Михаил Гарцев - Стихотворная окрошка

лампы раб – в рабах у Трампа

Вышел Трамп при свете рампы,

весь партер – в рабах у Трампа.

Припев:

Когда начнёт Трамп ТРАМБовать,

мы закудахчем все, как куры,

все: от Ивана до Абрама.

И к нам придёт япона мать –

её узнают даже дуры –

и вспомним мы тогда Абаму.

Вся надежда на галерку —

мы готовимся к разборкам.

Рабскому менталитету,

засорившему планету,

вызов бросили ковбои.

ТРАМПофил, готовься к бою!

Припев.

Слова…

Их жизнь мгновенья длится,

но возрождаются опять

с другим оттенком,

в новых лицах.

Нам слова взлет не угадать.

Они летают и кружатся.

В них горе, радость, гордость, лесть…

И мудрецам любой из наций

их никогда не перечесть.

Да этого мне и не надо.

К чему мне на слова права?

Из нескончаемого ряда

я выберу свои слова.

И пусть полет их в небе синем

не будет яркою звездою,

одно прошу

при встрече с ними

я б мог наполнить их собою.

Не от обид или скуки

выбрал тропу ты войны.

Значит, ристалища духа

тоже кому-то нужны.

Значит, продажное время,

время рабов и господ

цедит прогорклое семя,

чтобы продолжить свой род.

Ты обыграешь на взмахе

меч, занесенный судьбой,

словно великий Шумахер,

будешь доволен собой.

Ты отыграешь свой проигрыш,

встретишь достойно финал.

Это все то, что ты можешь,

это весь твой капитал.

Это без голоса, слуха

музыки слов волшебство,

это ристалища духа —

сути твоей естество.

Постиг ты тайны лицедейства,

и вот заслуженный финал:

в восторге рукоплещет зал.

Достигнув в действе совершенства,

гордись, ты про —

фесси —

онал.

И вновь на сцене, в сердце ярость,

как улей, растревожен зал,

в тебя вопьются сотни жал,

но, подавляя страх и слабость,

гордись, ты про —

фесси —

онал.

Судьбе порою шлёшь проклятья.

Тебе претит страстей накал.

Ты равнодушен и устал,

но ждут поклонников объятья.

Гордись, ты про —

фесси —

онал.

Так что ж, всему виной тщеславье.

Жизнь – фарс. Грядёт последний бал.

Проворный занесён кинжал.

Бессмертье действу иль бесславье?

Ответь ты, про

фесси —

фнал – .

Колыхание тягостной ночью.

Это розыгрыш тающих сил,

это звуков разорванных клочья,

это ртутная тяжесть чернил,

это страшная тяга к призванью,

это зависть к вступившим в него,

это смутная речь подражанья,

это поиск лица своего.

Это свет сквозь гардины протертый,

это гулкий, прерывистый стук,

это сдавленный шепот аорты,

это сердце сосущий испуг,

а под утро тяжелая ярость,

разрывающих губы стремнин,

и мгновенная яркая сладость

от касанья заветных глубин.

Ты, слово, – цель моя, мое – начало.

Смыкаешь ты в кольце поток жемчужных вод.

И от печального, но верного причала,

подняв свой страстный флаг, я направляю ход

ладьи, в которой нет другого экипажа,

кроме меня, где я матрос и капитан.

И за успех столь скромного вояжа

я сам себе налью и осушу стакан.

Резвятся образы под строгою кормою,

волной игривою подброшенные вверх.

Могу нагнуться, прикоснуться к ним рукою,

услышать детский беззаботный смех.

Я их пленю хрустальной тонкой сетью,

пусть в ней томятся, а придет черед,

я перелью их в золотую песню,

увижу слов и музыки полет.

Я не ищу конечной четкой цели.

То тут, то там сверкнет огнем кристалл.

Минуя рифы и минуя мели,

я вновь увижу грустный свой причал.

И вновь уйду, влекомый звезд сияньем,

и затеряюсь навсегда в потоке лет,

но слов, сомкнувшихся, проступят очертанья

мой маленький, но четкий в жизни след.

Под куполом цирка

в пределах дуги,

где лонжи, как циркуль,

мной чертят круги,

лечу в перехлёсте

огней цирковых

небесною гостьей

в обитель живых.

Знакомо до дрожи

сияние дня.

Напарник надёжный

страхует меня.

Мы платим по счёту

богам до конца,

за тягу к полёту

сжигая сердца.

Мой парень отважен,

подстрижен под ноль,

В глазах его та жа