Иван Ярославов - Река любви

Покрылась густая вода.

И чайки над морем не реют,

Застыла в глазах тишина.

Но где-то под льдинами зреет

Крутая, взрывная волна.

Пусть властвует стужа,

Но всё же

Настанет то время, когда

Сорвёт с себя мёртвую кожу

Живая морская вода.

Очарование суля,

Но бестолково,

Уже в начале февраля

Случилось слово.

Я ошарашенно постиг,

Что дни летели,

Что звонко холодят язык

Слова метели.

Что ледяные соловьи

На белом свете

Сильнее жизни и любви,

Смертельней смерти.

Вороний рой на кромках крыш

На счастье каркал,

И просыпался мой малыш,

И горько плакал…

Мне кажется, лето питается зеленью пруда,

И в каждой травинке есть тёмная влага веков,

И дремлет история где-то на дне, и оттуда

Начала берут путешествия всех облаков.

И все облака, словно музыка, вновь воздвигают

То боль, то грозу, то июльскую, вдруг, пастораль…

Но прошлым становится день и, как звук, затихает.

История дремлет. И пруда зелёный хрусталь…

И слипшиеся будни шелестят,

И я томлюсь предчувствием мгновенья,

Какого-то иного вожделенья,

Смотрю вперёд я и смотрю назад.

И вот, в дыму веков узнает взгляд

То потрясающее поколенье,

Которое, предчувствуя закат

Эпохи, познавало пораженье.

И личное. И было напряженье

Так велико, что ламповая нить,

Дав вспышку на какое-то мгновенье,

Перегорела. И когда ввинтить

Хотел в патрон я новую, то темень

Была, как наше «радостное» время.

Не так-то просто простота даётся…

Но мы идём, приходим к простоте,

Всё лишнее в дороге остаётся,

И мы не те уже, совсем не те.

И краски, что расплывчато ложились,

И чувства, что лукавили с судьбой,

Вдруг самой сутью сердцу обнажились,

И ты уже воюешь сам с собой.

И слово, нас манившее загадкой,

Является, как спелое зерно,

Что выращено в трудный год солдаткой,

И потому так дорого оно.

Отчаянья шатки весы,

А холод тепло перевесил.

Мне б только дожить до весны,

В зелёный войти перелесок.

На склоне сиреневых гор

Подняться за буйным багулом,

Понять переливчатый хор,

Глубоким наполниться гулом.

Ручьи из-под каждого пня

Звонки и шумливы, как дети.

Мне б только деревья обнять,

Спокойно уснуть на рассвете

И видеть янтарные сны,

Пьянящие солнцем и смуглостью.

Мне б только дожить до весны,

Мне б только проникнуться мудростью.

Страданье приняла земля моя

Без грани искупления и меры,

И страшная предельность бытия

Открылась нам, навек лишённым веры.

Не для любви рождённые сердца

Неумолимый счёт ведут мгновеньям.

Мы, пленники начала и конца,

Ни истины не ждём, ни откровенья.

Судьба, не подходи так близко,

Я слышу шорохи в ушах…

И годы на ветру, как искры,

Летят, сгорают и шуршат.

И в этом свете нехорошем

Уже видна, наверно, та, —

Как через мутное окошко, —

Моя заветная черта.

Но замечает росчерк тонкий

Годов горячая метель,

Не дай, судьба, угаснуть только,

Мне до неё не долетев…

Минута тишины пред ожиданьем

Осознанного чуда на двоих…

Снег управляет сбивчивым дыханьем,

Подчёркивая каждый новый штрих

Изменчивого облика дороги.

Тоннель, как преисподняя, забит

Толпою грешников. Застенчивые боги

Снуют меж расползающихся плит.

Подземный страх бьёт козырную карту

Свободного скольженья в темноте.

Блестящее шоссе выносит к марту

Всех, кто не удержался в пустоте.

А там трава расталкивает слякоть,

И лужи кажутся осколками зеркал,

И тени движутся по перепонкам скал,

И хочется от радости заплакать.

Не хожу, а летаю – небеса берегу.

Я совсем не святой, а без них не могу.

Не могу, не желаю, не хочу, хоть убей.

Ветер вётлы шатает, будоражит ручей.

Ветер на небо тучи, как сугробы, намёл.

Ветер листик летучий оборвал у ветёл,

Озоруя, забросил высоко, далеко…

Знает ясная просинь – мне летать нелегко.

Всё равно я летаю. Небеса берегу.

Я совсем не святой, а без них не могу.

Бабье лето – старинная пряха —

Шелковистую пряжу прядет

И ажурную, в искрах, рубаху