Софья Хромченко - Добрая память

В Москве тогда много людей богатело.
Не всякому ноша легла по плечу
Достатка: от прибыли сердце черствело,
Ум изменял иной раз богачу.

В слепом упоении легкой наживой
Терялась мораль. И тем больше Матвей
Ценил уклад дома степенный, старинный,
В какой занесен был судьбою своей.

Дом был невелик для купца. Вся прислуга
В пристройке жила. Матвей кучером стал.
Год прослужил. Любит труд, не пьянчуга,
Грамотный, – скоро хозяин узнал.

Через год службы Матвея поставил
Конюхом старшим: в надзор поручил
Большие конюшни свои – чтоб исправен
Уход лошадям был; с тех пор тот следил.

(На лошадях все товары возили
В ту пору.) Доволен был службой Матвей,
А что уважительно с ним говорили,
Едва ли не платы хорошей важней.

Ключи от конюшен хранил и запасов
Для лошадей. На храненье потом
Вручили ключи и от прочих припасов –
Вроде завхоза вдруг сделался он.

Бывало, что ездил по порученьям.
Когда-то с усмешкой считал про себя,
Что каждый богач жизнь дари́т развлеченьям.
Теперь знал, что стоит богатство труда.

Горькую барина чувствовал долю.
Бывший купец новый строй не любил,
Помня свое разоренье былое;
Но нужные связи легко заводил.

Известен был тем, что единого взгляда
Было довольно обычно ему
На человека, чтоб знать, кому надо
Верить, кого – обходить за версту.

Люди надежные только служили
Поэтому. «Барин, – однажды Матвей
Решил упредить, – вы немало нажили,
Вам за границу б уехать скорей.

Нынче не ваш век». – «Я разве ворую?
В чем мне опасность? Большевики
Задумали было идею чудн у́ю:
Смерть частной собственности! Вот дураки!

Теперь-то опомнились – вновь разрешили». –
«Так это ведь, барин, всё-всё отберут.
Это нарочно, чтоб больше нажили,
Теперь послабление строя дают.

После войны поднимать страну надо.
А кто же подымет чужое? Сейчас
Наладится жизнь, и возьмут свое. Правда,
Не знаю я, барин, помилуют ль вас». –

«Зачем же им жизнь моя?» – «Страшно мне, барин,
Глядеть на вас – словно на призрак гляжу.
Деньги границы еще открывают.
Езжайте отсюда». – «А я не хочу, –

Георгий Петрович, вздохнув, улыбнулся. –
Смелый ты, вижу». – «Я большевик.
Еще при царе стал». – «И как обернулся
Ты в нашего кучера? Скоро ль привык?» –

«Привык. Куда деться? Нужда обернула.
Я господам никогда не служил…
До вас. Не серчайте, уж коли я грубо
Вас об опасности предупредил.

Я вам сказал правду». – «А что ж ты работы
Другой не нашел теперь?» – «Большевики
Старые нынче не очень угодны –
Строптивы мы, помним былые деньки…

Охотней дают тем, кто молод, дорогу.
Свои давно мертвым считают меня.
И пусть будет так!» – «Ты не веруешь в Бога?» –
«Нет, барин. Не веровал в жизни ни дня.

Всё это сказки». – «А я в Него верю, –
Задумался зримо тут бывший купец. –
Я не ошибся, ключи тебе вверив.
Пускай большевик, но не вор. Молодец!» –

«Большевики очень разные люди,
Барин». – «Кем раньше ты был – все равно,
А про отъезд мой мы речи забудем.
Это не дело ума твоего». –

«Как изволите, барин», – Матвей поклонился
И за дела. Сколь служить он обвык
Быстро в работниках, сам удивился.
Привязался к хозяевам, хоть большевик.

Барин улыбчивый был, моложавый,
Добрый со всеми. С красивой женой
Слыли в Москве они видною парой.
Звала с глазу на глаз: «Егорушка мой!»

Да счастье непросто пришло: выдавали
Без всякого чувства, шестнадцати лет.
На двадцать лет старше муж. Ольгу считали
Удачливой браком: богат и не сед.

Она – дочь учителя. Он относился
К известному роду купцов – капитал
Прапрадед нажил первый. Родом гордился.
Жену гимназисткой в Москве увидал.

Влюбился, узнать велел, чья, да посватал.
Ольга робела идти под венец,
Но оказалось, что мужем приятным
Может быть ласковый, щедрый купец.

И не гулял. Но его не любила.
Какой же была в эту пору любовь
Для Ольги? На классике сердце взрастила
И знала из книг: от любви кипит кровь,

Сердце трепещет, душа упоенья
Не может сдержать… Муж домой приезжал
Обедать обычно в одно и то ж время,
Не хуже дворянки жену наряжал.