Им невдомек, что в них
Больше, чем северное сияние,
Выше макушек гор
Что-то заметное на расстоянии,
И не всегда в упор.
Мелькают дни. О стрелок ход песочный
Луну сменяет солнечный фонарь.
Идёт за годом год через восточный,
Придуманный не нами, календарь.
Одним сулят добро, другим потери.
В обличии животном божества.
И мы во что угодно слепо верим
В преддверии святого Рождества.
В астральность бытия и талисманы,
И в то, что каждый сам себе пророк,
Желающий вкусить небесной манны,
А впрок, так это тоже не порок.
Всего должно в достатке быть и много.
А знаки – просто шалость, черт возьми,
Забвение от сложной веры в Бога,
И очень трудной доли быть людьми.
Просил юродивый ума
И здравия немного,
Любуясь храмом сквозь туман
В обличии убогом.
Ни дай мне, Боже, прочих злат,
Излишеств для желудка,
Не нужно каменных палат,
Лишь светлого рассудка.
Туман рассеял солнца луч,
И, как того хотел он,
В башке исчезли сотни туч
И тут же посветлело.
Но всё что виделось вокруг
Несло печать подвоха —
Ни тем, что нужно стало вдруг
И сотворённым плохо,
Не тот по улицам народ
Ходил, что видел раньше,
Бедняк не тот, богач не тот
И всюду много фальши.
Святой не свят казался сплошь,
Большой паркуя крузер
И в целом всё обман и ложь,
А он – обычный лузер.
Он вновь взмолился в неба синь —
Верни меня обратно,
Собой не быть нет больше сил
И повторял стократно.
Что жизнь не сахар и ни мёд,
Когда ума палата —
То хрен большой, то череп жмёт,
То майка маловата.
Я больше скверных слов не говорю,
К стакану не тянусь и папиросе.
Всё кончено, не пью и не курю —
Я бросил.
Нет больше сумасшествия идей
И строк про душу, режущую осень,
Случайных встреч шалманов и бл*дей —
Всё бросил.
Я к недругам от злости не киплю
И тех, кто улыбаясь маски носит,
Теперь не ненавижу, не люблю —
Ведь бросил.
На всё, что ни по сердцу не гляжу,
Бесчувственен, как камень и бездумен.
В покое и безмолвии лежу —
Я умер.
С изумленным лицом, от своих же неведомых дел,
У песочницы детской старик седовласый сидел,
Отрешённый от мира, как будто ушедший в астрал,
Что-то строил, ломал, словом занят был тем, что играл.
Улыбался и злился чуть, что выходило не так,
Рисовал на песке, словно видел фактуру холста,
Нервно бороду щупал, мечтательно трогал висок,
Но не мог доиграть – рассыпался зыбучий песок.
Не давались песчинки, и он начинал строить вновь,
Отдавая себя самого и вдыхая любовь
В каждый крохотный миг, сотворённый старанием рук.
И услышал старик позади себя шорохи вдруг,
Обернулся и видит, что рядом стоит его сын.
– Ну, иди, помогай, не справляюсь, чего ты застыл?
– Пап, да всё бесполезно, прости, но реальность жестка,
Потому, что ты создал и мир и людей из песка.
У провинциального вокзала
Под раскат гудков и стук колёс
У провинциального вокзала,
Спящему в кустах, бродяге нос
Шавка беспризорная лизала.
Уходило солнце за состав,
Становясь краснее семафора,
Чуть зевая, видимо устав,
Рупор объявил транзитный скорый.
За вагоном в даль бежал вагон,
Вереницей строчек по бумаге,
То ли снился дивный сладкий сон,
Бегло улыбавшийся в бродяге,
То ли влажный щекот языка,
Губы вверх заставил шевелиться —
Трудно разгадать наверняка,
Что ему тогда могло присниться.
Опускалась ночь, пустел вокзал,
Свежий ветер ринулся в атаку —
Он слега замёрз, открыл глаза,
Глянул на бездомную собаку,
Распахнул ладони, что есть сил,
Подозвав к себе и, будто в сердце,
Шавку одинокую впустил
От полночной зябкости согреться.
Обнял, как любимое дитя,
Пыльной шерсти ворох разутюжил,
И спросил, улыбчиво, шутя —
Может быть со мной в ларёк на ужин?
Указав рукой короткий путь,
Встал, в карманах мелочи нашарил,
Пригубил оставшейся чуть-чуть —
Как тебя там? Жучка или Шарик?
Шавка что-то гавкнула в ответ,
Слушая торчащими ушами,
И пошла за ним из тьмы на свет,
Пахнущий большими беляшами.
Где-то далеко шумел состав.
Вкусности поделены на части.
Быть одним на свете перестав,
Человек обрёл собачье счастье.
Читать дальше