В честь рождения бабушкина дня,
Будто табор, с плясками и песнями,
Шумная до одури родня.
И казалось нет того чудеснее,
Чем матрасы по полу гуртом
Расстилать армейскими порядками,
И, накрывшись шубой, спать вальтом,
Обнимаясь с сестринскими пятками.
Утром кренделя и куличи
Маслом не спеша под чай намазывать,
И про то, как немец получил,
Деда заставлять себе рассказывать.
Правда дед не очень про войну,
Всё хитрил шутя о ней уклончиво…
Так мне говорил: – «Ну, слушай, внук.
Началась война, а дальше кончилась.
Так же быстро, как и куличи,
Блинчики, сметана и оладушки.»…
Помню как трещал огонь в печи
У ушедших дедушки и бабушки.
Бросить всё, да уехать в глухую деревню, что ль,
Чтоб с концами концы, ну, хоть как-то, ещё свести.
Развести тараканов, мышей, пауков и моль,
Геморрой и пупочную грыжу приобрести.
На доярке жениться, вкушать молоко и кровь,
Запах сена пьянящий и злобный навоза дух.
Ну, подумаешь, пахнет скотиной моя любовь,
За то, с дому уходит, как только кричит петух.
На околицу выйдешь, хмельные продрав глаза,
За сараем, где свиньи, копает червей сосед —
На рыбалку- кричит- пойдёшь? Ну, а че, я – за!
И до позднего вечера мой потеряют след.
Оттянулся с душой, на кашлял на флакончик грош,
Не Versace тебе не нужны, ни nivea мan —
Был бы ватничек в зиму, да пара в шкафу галош.
Так, на всякий пожарный, лежали худым взамен.
Красотища, да только вот, что мне таить греха —
На край света умчись, во глубины других планет,
Но и там будет нужно усердно грунты пахать.
Хорошо, как известно где нас, и в помине нет.
Когда-нибудь на небе загрустив,
Соскучившись по жизненным порокам,
Я сколочу веселый коллектив
И дам большой концерт земного рока.
Ударными взъерошу рай и ад
И, выдавив гитарой сольник лучший,
Пускай всего на миг верну назад
Ушедшие в века тела и души.
На музыку и шум из тьмы глухой
Придут и отожгут на всю катушку
С восставшими из ада Юра Хой
И Витя, сжав ладонь, споёт «Кукушку».
Кобейн примчится струнами звеня,
Добавив ощущений звуком острых,
Который раз порадовав меня,
Как делал это в давних девяностых.
Тоска пройдёт и канет в лету грусть,
Когда-то знаю быть тому, поверьте.
Нет жизни после смерти, ну и пусть,
Ведь главное – нет смерти после смерти.
Моё счастье имеет обыденный тип строения —
Неказисто на вид, если бегло окинуть взглядом
И всегда, а не часто зависит от настроения
Тех, кто может быть счастлив шагая со мною рядом,
Не имеет размеров охвата своей окружности —
С ним при сборке не могут возникнуть большие сложности…
Моё счастье надежно скрепляет фундамент нужности
И не битой на части обычной любить возможности.
Не из сказок оно, не из снов, не мечтами мнимое,
Не такое, каким за меня и кому-то кажется…
Моё счастье одним только мной и во мне хранимое,
Оно здесь и сейчас и ни с чем остальным не вяжется.
Не зависит от веяний моды, воды течения
В нём, как будто с завода, есть номер вин-код и серия.
Моё счастье, как впрочем и в целом его значение,
Состоит из того, во что искренне свято верю я.
Сено лежит скирдами —
Не отыскать иголку.
В том, что придет с годами,
Будет не много толку.
Время составит смету,
Выкатит счёт к оплате,
Да в голове просвета,
Чтоб оплатить не хватит.
Выползет ум наружу,
Мудрости слыша шёпот,
Тот, что вчера был нужен,
Не пригодится опыт.
Ложкой не став к обеду,
В жажду воды глотками,
Мягким на камне пледом,
Искрой блеснёт и канет.
Пепел падет от вспышек
Ясным на всё ответом —
Меньше не станет шишек,
Ломаных дров и веток.
Жизнь пролетит со спешкой,
Память узоры вышьет.
Глянешь вокруг с усмешкой —
Всякий иголку ищет.
Мыслей бесполезное мерцание,
Ложное реалий восприятие
Между горькой правды отрицанием
И её смиренного принятия.
Жёсткой не удобной, сердце колющей,
Патовой, как акт самосожжения,
Волком изнутри в бессилии воющей,
Полное сулящей поражение.
Взглядов твердь и жизнь саму меняющей,
Ломящейся в дверь, как гость непрошеный,
Скорой, словно поезд догоняющий,
Труп на рельсах, заживо подкошенный.
Замерший с гримасой восклицания,
От частей души в себе изъятия
Читать дальше