Такая оживит. Мертвого поднимет! Тут тебе не в горящую избу и не коня на скаку, тут – из духовного Чернобыля выволакиваться надо, и железных коней укрощать пожутче есенинских. И не традиционными средствами (соловей… роза… – в наших-то широтах?!), а тем спасать, что порождает и «соловья», и «розу», и весь эротический арсенал лирики на нашем колотуне.
«Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе – любить».
Она любит. «Невидяще, задохнуто, темно. Опаздывая, плача, проклиная. До пропасти. До счастия. До края…»
Нижегородка Елена Крюкова, стихи которой я цитировал, – ярчайшее дарование в лирике последних лет. Но я не о «лирике». Я о женской душе, которая соединяет в нас концы и начала, упрямо вчитывая «русское Евангелие» в нашу неповторимую жизнь.
Лев Аннинский
ФРЕСКА ПЕРВАЯ. ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
«Бушуют окрест горы ветреные бури,
а туманное покрывало не шелохнется».
о. Павел Флоренский, «Иконостас»
«…Я выплыла в людское море…»
…Я выплыла в людское море
Из этой гавани табачной,
Где керосином пахнет горе
И в праздники – целуют смачно.
Я вышла – кочегар метели —
Из этой человечьей топки,
Из этой раскладной постели,
Где двое спят валетом знобким.
Я вылетела —
в дикий Космос —
Из ледяного умыванья
Под рукомойником раскосым,
Из скипидаром – растиранья
При зимней огненной простуде,
Из общих коридоров жалких,
Смеясь и плача, вышла в люди
Из той людской, где все – вповалку.
Я была такой маленькой, маленькой.
В жгучей шубе пуховой.
Непрожаренной булочкой маковой
в пирожковой грошовой.
Тертой в баньке неистовой матерью —
Чингисханской мочалкой.
Оснеженной церковною маковкой —
занебесной нахалкой.
Над молочными стылыми водами… —
плодными ли, грудными… —
Я шагала январскими бродами
и мостами пустыми.
Грызла пряник на рынке богатеньком —
винограды в сугробах!..
Надо мной хохотали солдатики,
за полшага до гроба…
Пил отец и буянил торжественно…
Мать – мне горло лечила…
Я не знала тогда, что я – Женщина,
что я – Певчая Сила.
Мне икру покупали… блины пекли!..
Ночью – корку глодали…
Вот и вылились слезы, все вытекли,
пока мы голодали…
Это после я билась и мучилась,
била камни и сваи…
Я не знала, что – Райская Музыка,
что – в Раю проживаю…
Что снега васильковые мартовские
под крестами нечищеными —
Это Рай для хохочущей, маленькой,
херувимочьей жизни…
Светлый Рай!.. – со свистками и дудками
молодых хулиганов,
С рынка тетками, толстыми утками, —
боты в виде наганов, —
С пристанями, шкатулками Царскими,
где слюда ледохода, —
То ль в Хвалынское, а может, в Карское —
твой фарватер, свобода!.. —
Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах!
В куржаке, как в кержацких
Кружевах!.. Рай в серебряных ливнях,
Рай в пельменных босяцких!..
Майский Рай синих стекол надраенных!..
Яшмы луж под забором!..
Рай, где кошки поют за сараями —
ах, архангельским хором!..
Ангелицы, и вы не безгрешные.
В сердце – жадная жила.
Я не знала – орлом либо решкою! —
где, когда – согрешила.
Где я сгрызла треклятое яблоко,
в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты,
Зверя где целовала…
Мать завыла. Собака заплакала.
Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала
воском горьким и тонким.
Затрубили из облак громадные,
несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли – с парадного —
костоломные руки.
И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
«Вон!» – мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.
Вот твой путь, сумасшедшая грешница.
Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница
на булыжниках Рая.
И заплакала я. И метелица
била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица!
Черный жемчуг бурмистров!
Пиво в Райской канистре шоферичьей…
Дай хоть им поторгую…
Читать дальше