Татьяна Вебер - От судьбы не убежишь

А я ещё не летняя совсем.
А я ещё укутана в былое —
Морозное и чуточку смешное
с синичками на шерстяном боку.
А я с зимой проститься не могу.
Вон на ветвях проклюнулись листочки,
А я ещё упрятана в носочки,
Ещё в кармане каждом по платочку —
Один – на всякий, а другой – не впрок,
Весь от капели ледяной промок,
Которая то там то тут то там.

А здесь весна и всякое такое!..
Все предаются чувствам и мечтам…

И он мне говорит: «Раздеться стоит.
Почувствовать как солнышко печёт.»
И трогает так нежно за плечо.
И я хочу, чтоб трогал он ещё
И стягиваю с плеч всё шерстяное.

Прости меня, пожалуйста, прости!
Я разучилась кружева плести.
Я только гнёзда вью.
Я только – вьюн.
Мой нрав на первый взгляд, лишь, лёгок, юн.
Я – плющ, лианы, магнетичный Каа,
Удушливая липкая строка.
Я, если, мёд – из каменной гряды.
Мне если нужен кто, то только ты.

Есть ты – мой Мужчина и… все остальные —
интеллектуалы и мышцы стальные.
Они хороши для других. Априори,
меня, ты, волнуешь… заводишь, как море,
лишь голосом вкрадчивым, с пол-оборота:
Сбежишь на полчасика раньше, с работы?!
И… к чёрту все КЗоТы! Законы к едрене!
Твой тембр равнозначен торнадо по силе —
срывает мне крышу и… кошку на шпиле
дразнит и… бесстыдно разводит колени…

Войди в меня, как входят в дом лучи
тепла и света, нежности и неги.
Найди всего одну из ста причин,
Чтоб семя уронить, пустить побеги…

Всего одну, такую, чтоб из ста
Была чиста, слепа и неизбежна.
Всего одну, но чтоб была проста.
Проста до гениальности, коне [ш] но.

Чин-чин!
А за любовь с тобой не станем
Ни говорить, ни пить, ни умирать.
Мы станем жить несчастливо местами,
Местами счастливо, а, впрочем, наплевать,
Как это называют в умных книжках
По психологии и где-то там ещё…
Давай, леща поймаем на мормышку
И с чешуёй в духовке запечём.

Быть выше… быть тоньше…
Вещицей слоновой костИ —
Священной фигуркой…
опиумной трубкой…

Других, много дольше,
в твоей обретаться горстИ
игральною фишкой…
домашней голубкой…

Из белого снега,
из белого пуха плести
корзину с дарами…
кармический парус…

И лаской, и негой,
обкатывать боль… Растить
на клумбах цветы…
в постели упругий фаллос…

А память живёт внутри – то птичкой, то мячиком,
то солнечным зайчиком, то серебристым карасиком,
пойманным на удочку осенью,
портфелями, что под окнами школы бросили,
«Можно поцеловать тебя в губы?»
Зачем он спрашивал…
«любовной трясучкой»… Нирваной… гранжевым
бурым пятнышком, лампами,
с загребущими ярыми лапами,
которые, выскабливают до донышка
плоскодонку, пребывающую в душевной коме,
а после – плыви судёнышко…
Плыви и помни!

Не пишу тебе здесь. А в родных палестинах
на салфетках, манжетах, на зеркале в ванной, помадой
я писать не устану…
И полусладко, и винно
к Мысу Доброй Надежды, бутылочную армаду,
этим утром рождественским бросить в морские
глубины!..
Но я есть государство без выхода к океану.

Я плоха. Мне пора на плаху.
Я надену твою рубаху,
златорукий и мудрый асура,
свою рыжую шевелюру
на колени твои пристрою.
Примешь ты меня, нынче, такою —
не приглаженною, ершистой?
Ты – корабль, я – берег скалистый,
ни причал и ни гавань.
Слышишь, словно в тигле шипит во мне идиш,
по-кошачьи шипит и скребётся.
Та, другая, ушла, но вернётся,
под крыло, королевская пешка…
Ну, а эту казни, не мешкай.

Слышите, кто-то плачет
Там, далеко…
Его обошла удача,
Ему не легко.
А здесь, сегодня, веселье-
Пир горой!
И там, и тут – воскресенье,
Выходной.

Какой же ты занятный, не вычурный, не пафосный,
не гламурный – занятный…
Сколько же всего в тебе понамешано…