Борис Марковский - «Я напишу еще одну строку…» Избранное

О, эта каменная желтая бравада!
Широких улиц темный разговор…
Из проруби времен, из третьей песни «Ада»
он выбрался – с трудом – на гибельный простор…
Над Петроградом медленные ночи,
и волосы Невы по каменным плечам
разбросаны…

В траве ржавеют изумруды,
и ласточки не вьют гнезда.
Над чернью мельничной запруды
зажглась вечерняя звезда.
Мигают пристальные свечи,
и уж совсем по-человечьи
гримасничают зеркала…
Всю ночь звонят колокола.
Печаль, печаль – в любом аккорде…
Ах, если бы зима сугробы намела,
как у Феллини в «Амаркорде».

Стихи с немецкого перевожу,
скорее, просто время провожу;
над каждой буквой долго ворожу.

Коль друга нет – готов любить врага!
В Германии теперь лежат снега.
С утра – метель, а к вечеру – пурга.

Окно замерзшее, трагический узор,
а все-таки притягивает взор…
Мальчишки с санками бегут на косогор.

Им весело…
Такие, брат, дела.
Так дерево, сгоревшее дотла,
теперь – всего лишь пепел, лишь зола,
и, право, в этом я не вижу зла.

Это – белая мгла, это – черная дрожь снегопада,
это – злая зима, отчего же ты так весела?
Я тебя высекал, как огонь, говорила: «Не надо!»,
говорила: «Не трогай!»… Гортанью (опять эта мгла!..),

горсткой праха – губами клянусь: где бы ты ни очнулась,
где бы ни очутилась, о чем бы ни вспомнила вдруг,
я твой вечный должник, я твое одиночество улиц,
я такое встречал лишь в глазах сумасшедших старух.

Тихо бреду мимо старой ограды,
боль так отрадно легка,
и, как награда, вдоль старого сада
тихо плывут облака.

Чуть покосилась резная калитка,
всюду покой, тишина…
И на губах замирает улыбка,
и колокольня видна.

Осень… Куда-то торопятся стаи,
следом и мне бы лететь —
только усталое сердце не знает:
жить? умереть?

Только усталому сердцу отрадно
тихо грустить в тишине.
Осень, скамейка, калитка, ограда
и облака в вышине…

Осень, калитка, чуть слышное пенье,
сердце в плену, как в бреду…
И, как молитва, как сон, как забвенье —
осень в забытом саду…

Мне шальная звезда нашептала,
или в книжке какой прочитал:
«Если можешь, начни все сначала,
даже если смертельно устал».

А потом, передвинувшись вправо,
прошептала еще: «Подожди —
ждут тебя и богатство и слава,
и любовь, и любовь – впереди!»

Прошептала и тут же пропала,
осветив на мгновенье канал…
Ночь, огни, в двух шагах от канала —
безнадежный и страшный вокзал.

Вдруг поймешь у ночного вокзала,
в незнакомый забравшись квартал:
жизнь прошла… Разве этого мало?
Но ведь я ничего не сказал…

Ну что, создатель «Галатеи»,
представь свой праздничный эскорт:
врачи, цирюльники, злодеи…
А там, по-видимому, черт?

С времен осады Фамагусты,
ты знал, что смерть всегда близка.
Какое, к дьяволу, искусство,
когда оторвана рука!

. . . . . . .

Чтоб Дарданеллы запереть,
ты храбро дрался при Лепанто.
Не доставало провианта,
повсюду кровь, резня и смерть…

С стрелой в глазу пал Барбариго,
но рвется к цели Дон Хуан…
Вот из чего рождалась книга —
безвестный рыцарский роман.

Жизнь давно позади, не пора ль наконец повзрослеть!..
От рожденья мертвы – кто на четверть, а кто и на треть —
все, с кем встретиться мне на земле до сих пор привелось…
Хорошо на пиру, да вино из мехов пролилось.

Хорошо на миру умирать, смерть, как праздник красна!
Потому что опять над Парижем – стальная весна,
потому что опять виноград закрывает окно,
потому что другого, увы, мне уже не дано.

Снимали комнату в подвале,
на подоконник падал снег.
Снежинки в комнату влетали —
ты веселилась больше всех.