Андрей Селунский - Песни ушедшего времени

перелесок занимать за перелеском.

Ветер сучья посрывает и уронит под откос,

что поделаешь – судьба у них такая.

А не справится стихия – остановим паровоз

и поможем – дров побольше наломаем.

Ах, как обильно, как самобытно

плюю в колодец себе назло!

Совсем недавно мне было стыдно.

Ах, как обидно – уже прошло.

К чему нам память о дне вчерашнем,

ведь мы и так у него в плену.

А нам на это … с высокой башни,

и нам за это идти ко дну.

Тень от облака упала и разбилась на куски.

Нам не спрятаться под этим одеялом.

Неприятные уроки отвечая у доски,

мы решительно забыли про начала.

Все внимание на крепких указующих задах,

штукатурить их готовы языками.

Победителей не судят, их сажают без суда

на почетные места под образами.

Листья преданно ложатся под тяжелые катки,

железяками тела свои калеча.

Телеграфные опоры, как на Волге бурлаки,

тянут новости течению навстречу.

Позади остыли рельсы, покоренные быльем,

разоренные жульем. Какая жалость!

Все распалось, мне осталось Православие мое,

сквернословие мое ему не в тягость.

Звезды московские пьют в ночи

мутные небеса.

Из-за плеча рюкзак торчит,

из рюкзака – тесак.

Овцам – загоны, клыки – волкам,

пчелам – густой нектар,

а беспокойным головам -

опытный санитар.

Нам ветер попутчик.

Такие, брат, дела.

Бензопила, конечно, лучше,

да ноша тяжела.

Нам спорить не надо,

кто краше, кто умней.

У нас для всех одна палата

а вместе веселей.

Неутомимо бетонный прут

землю сосет клещом,

а миллионы зрачков бегут

за голубым лучом.

Небо седьмое набрав слюны

вертит эфир собой.

Если на Землю плевать с Луны,

станет Земля луной.

Утро одело в холодный пот

многоэтажный лес.

Чинно продолжил свой обход

в местном раю главбес.

Всеми цветами экран зудит,

не отвести глаза.

Шпилем дырявит монолит

мутные небеса.

Музы проворно

в кудрях Медузы

прячут свое волшебство.

В собственном замке

вышел за рамки

графоманьяк Де Рево.

В деле он страшен -

прямо в постели

рифмой пытает слова.

Вместо матраса -

шкура Пегаса,

а на стене – голова.

Ляжет ли слово

там где укажут,

или сгорит со стыда?

Пленники все мы

этой дилеммы,

и не уйти от суда.

Слоги покорны.

Строфы убоги.

В нашем краю торжество.

В собственном замке

в масле и в рамке

гордо висит Де Рево.

Чтобы подсолнечный мир не зачах

и не скатился в подлунный,

циники тащат его на плечах -

грязный, больной, непридуманный.

Чтобы в своих он соплях не утоп

под фейерверк папарацци,

циники спрятали в цинковый гроб

мощи своей экзальтации.

А я не циник, и это не лечится.

Я верю в чудо и человечество.

Роняю злые шутки порой,

но лишь по праздникам и по одной.

Нет я не циник, да мне и не хочется

искать опору на дне одиночества,

а не в компании верных пассий -

иллюзий моих и фантазий.

Чтобы в подлунном хранилище грез

не завелись паразиты,

циники колют шипами от роз

розовощеких пиитов.

От перегрузок немеет душа.

Рыцари стражи иммунной

ловко пинают запущенный шар -

грязный, больной, непридуманный.

Черный квадрат -

черный с боков,

черный с изнанки -

сам виноват,

что он таков -

черное "нет" в рамке.

Этому "нет"

нужен свет -

кто иначе увидит,

как на износ

белый холст

дергают за нити?

Красный фонарь -

зов маяка

в тайны корсета.

С отблеском фар

глаз мотылька

перед концом света.

Сладкое “да”

никогда

не обходится даром.

В сумерки врос

белый холст

на столбе фонарном.

Черной кошке делать нечего

в темной комнате без дверей.

Но настойчиво и доверчиво

мы ее, от нее, за ней.

Храма квадрат.

Купол на нем -

как на иголках.

С неба грозят

страшным судом,

но до суда – долго.

Хлеб и вино

это "но"

костью в горло веселью.

Красный погост.

Белый холст

под ноги метелью.

Красный петух

роет золу,

искры на лапах.

Тысячи рук

в темном углу

ловят кошачий запах.

И не беда что не “да”

вышивают на черном -

грязи покров от следов

на холсте покорном.

В этих недрах -

залежи виагры.

Кто был ничем,

тот встанет колом.

Танцуют все,