Александр Холин - Распятый дервиш

Я ищу свой философский камень
в категории совсем не философской.
Сам себе Иуда, Фауст, Каин.
Сам себе Калигула московский.
Сам себе убийца и спаситель,
я мечусь меж небом и землёю.
Где ж моя священная обитель,
где шаги с немилой к аналою.
Лить слова на ветер – что за дело?
Не достойно плакаться мужчине.
Но окошко в зиму запотело –
старый век готовится к кончине.
А вокруг пиры и карнавалы,
а вокруг улыбчивые маски.
И с трибун лепечут зазывалы,
в диаграммы тыкая указки.
И никто из них мне не ответит
почему с немилым к аналою
прошагала Русь?
А месяц светит
погребальной свечкой надо мною.

Я возник из тела Горгоны,
словно ангел, крылат и светел.
Я проник в этот мир бездонный,
как в поля проникает ветер.
Я на грани и тьмы, и света
вечность в клочья разбил копытом.
И живу я в мечте поэта
как примета
и как молитва.
Я приду, как стихия света.
Я приду, словно тьмы стихия,
если ты подружился с ветром,
если мучает ностальгия.
И тогда приготовься к бою,
потому что вместо иконы
ты увидишь перед собою
ослепительный взгляд Горгоны!

Кленовый лист – моё спасенье
и избавление от пут,
и от Христа благословенье.
Пусть про него поэты лгут.
Кленовый лист – закладка в книге
и на причёску – жёлтый бант.
Для пьяной осени – вериги,
а для кокетки – милый франт.
Бежит строка стихотворенья,
а лист летит, летит, летит
до слепоты, до одуренья,
но вдруг стена, но вдруг гранит!
И разбиваются надежды,
и прекращается полёт,
и зависанье где-то между
стандартных рамок и невзгод.
Полёт – планеты воскрешенье
и цель прожитого пути.
Полёт – Христа благословенье
и, если можешь, так лети…

Бард покинул наш бардак
оброня аккорд последний,
словно выстраданный знак
и поклон перед обедней.
Разрешили мёртвым петь,
перекрикивать друг друга.
Он ушёл.
И ветер туго
струны скручивает в плеть.
Лепетать о нём теперь?! –
это многим по карману –
то ли сдуру, то ли спьяну,
мол, потеря из потерь!
Бард живёт всегда не так
бесконечно с быдлом споря,
проходя от горя к горю
Богом проклятый барак.
А теперь взахлёб, запоем
мы о нём то в плач, то в пляс.
Нет, не бард ушёл изгоем –
он изгнал из жизни нас.

Мне страшно слышать мёртвые слова
едва на свет успевшие родиться.
Как птица в ловчей сети будет биться
поэт, упавший в мёртвые слова.
Мне страшно от раздвоенности лиц
и от грехов, ведущих к отупенью.
Не пойманных, но уже подбитых птиц
напомнили мне люди на мгновенье.
Основа для рассказа не нова:
канва из слов, приведшая на плаху,
но каждое – неповторимый яхонт –
алхимия поэзии жива.

Забавна мысль, что время лечит боль.
Тогда зачем на скользких поворотах
чумных эпох играть чужую роль
с чужой улыбкой на весёлых нотах?
Царапина на царском хрустале –
веками не зализанная рана.
И тезисы безумного шамана
с апреля держать землю в кабале.
А время, как на струнах, на рубцах
играет хроматические гаммы,
возводит удивительные храмы
и дремлет в заколдованных дворцах.
Забавна мысль, что время лечит боль, –
она с годами всё-таки острее.
Стареет мир, которым правит голь,
и новый бард болтается на рее.

Как горестно терять мечты, надежды
и чистый незамусоренный ум,
и шить себе красивые одежды
из долгих неисследованных дум.
На шум воды, пролившейся из крана,
и россыпь крошек в кухне у стола,
как правило, сбегутся тараканы.
Зачем их только мама родила?
Зола из снега, соли и заботы
кучкуется по улицам Москвы.
Эй, человек!
Куда ты?
Где ты?
Кто ты?
К чему твои стеклянные мосты
пересекают небо под углами
эвклидовых никчёмных теорем?
У полночи глаза горят углями,
но след от уплывающих трирем
на звёздном небе всё же остаётся.
Опять из крана капает вода,
опять земля по космосу несётся
в счастливое земное никуда.
Сознание, раздвоенное между:
где року – роково,
судьбинное – судьбе.
Как сладостно терять мечты, надежды
и задавать вопросы…
Не себе!