Array Антология - По следам слов

Литровку прозрачного зелья зальем себе в чрево,
И ревом звериным наружу прорвется тоска.
К чему теперь флаги? Букетик из львиного зева
Прикроет надгробие, рядышком ляжет СК.
Из грязных стаканов… И ржавым ножом нарезая,
Нетрезво кивая нестриженой мне головой,
Ты вымолвишь вдруг, обращаясь к надгробию: «Зая».
И имя не вспомнив, ругнешься, красивый и злой.
Ну, сколько их было и «Рыбок», и «Маленьких», «Сладких».
И ладные были, живые, любись хоть когда.
Теперь фотографии их, что на камне заплатки,
Оградка, колбаска и слово: «Теперь никогда…»
Когда-нибудь, может, ко мне ты придешь, крест погладишь,
Припомнишь случайный конфликт и колбаску, меня…
И скажешь тихонько: «Какие же славные Бляди…»
И ляжешь на холм так устало, уже не кляня…

Вот два квадрата, два окна в мир неба и летящей жизни.
В одном – огонь, руины дна, венок прощения капризный.
В другом – лазурь, любовь, гнездо и женщина в желанной позе.
Кому изведать суждено мечты, сбывающейся в бозе?
Цветы и город, но в одном венок несет сквозь пламя вестник.
В другом окне – мужской полет к любимой в города и веси.
В окне лазурном – он, она, и город цел и груди полны.
В другом – оставлена одна, и лишь ребенок счастье помнит.

А вот и вечная любовь. Лицо под маской макияжа
И тело полное ее уже не украшает пляжа.
А пляж пурпурно обагренный, вдали качает темень сон,
И смерть в античном балахоне, услуживая как гарсон,
Готова поддержать в паденье.
Что вечность?
Только повторенье.

Скользит рука по ветхим переплетам…
Осваивая методы слепых, я трогаю нечеткость милых впадин.
В них образ букв предшествует полету
Мыслительных сентенций.
Старых ссадин
Коснутся пальцы на обложках книг,
И вспомнится:
мальчишка,
парк,
пикник,
а книга как защита,
будто щит!
Но занесенный меч его поник.
Он прочитал названье: «Афродита».
О боги! Неужели миф любви
Так стоек:
Греки,
войны,
Троя…
Он отступил…
Я крикнула: «Лови!»
И бросила свой щит к ногам героя.
Скользит река…
Прочитана давно
И даже позабыта книга судеб.
А я читаю:
сад,
цветник,
окно…
И кто-то там играет в домино.
Все складно,
но Его уже не будет.

Потоки слов неуловимой ртутью
Скользят в вечернем сумраке, теряясь.
Сочится чувство сквозь неровность фраз.
В них сам Басё врастает в суть времен,
И детство улыбается сквозь томик
Стихов, забытых мамой на подушке.
И слово «Суламифь» наполнит чувством
Уже давно забытые пространства,
Где чуден каждый шаг,
А запах трав тревожит подсознанье.
Непознанное счастье обладаний…
Мы ошибались.
Мы спешили.
Забывали.
И только Карадаг все помнил, превращая
Ошибки наши в камешки на пляже.
Мы собирали их, несли, роняли,
Топтали обнаженными ногами
И восхищались…

Дождь, Толстой и Бородино.
И вот вскипает сад предгрозьем,
Вздымая ветви в плясках ветра.
Поет душа, забывши прозу,
Слагая стих, где пеной вера

Вздымается из страха счастьем.
И тяжко небо тянет синью.
Как будто первое причастье,
Раскаты грома. Дождик ринет

На поле, речку с берегами,
По крыше прогрохочет дерзко,
Омоет камень, что веками
Кого-то прах таит безвестно.

Вот так, наверно, пред сраженьем,
Смешав любовь и безрассудность,
Господь смотрелся в отраженье
Лица, в белесую безусость.

И пахло Русью! Пахло смертью.
И первые уже упали,
И будто под ударом плети
Вздымались лошади. Там Кали,

Аид, Анубис, слуги Мары —
Cошлись на поле в предвкушенье.
И Бог повел свои отары
К Бородино, на воскрешенье.

Ох, сиротскую душу грешную,
Ой, потешил ты. Ну тя к лешему.
Растревожил ты ночку темную,
Как же душу мне неуемную
Спать заставить вновь, да безропотно?
От тоски такой внутри копотно.
Копоть черная скрыла мысли все,
Петь хотела я, слова вышли все.
Только дрожь пошла, да поземкою,
Слезы катятся, платья комкаю, —
Как бы мне теперь утро ясное,
Как бы мне теперь солнце красное,
Как бы мне теперь руки нежные, —
Но метет судьба бури снежные.
То ль сугробы всласть, то ль урочища
Заметает ночь, полнит полчища
Тайных дум моих, тайных суженых —
Стаи чувств моих неразбуженных.