Array Антология - По следам слов

Растила детей, подсолнухи, огурцы, картошку.
Мыла детей, полы, посуду и окна.
Кормила детей, собак, кошек и нищих —
Наших, подъездных, дворовых, пришлых.
Проходила мимо витрин, не перейдя Рубикона
Двери, продавщиц, смотрящих на нее как на мошку.

Проходила мимо бананов, красивых гардин,
Маленьких черных платьев, ювелирных приколов.
Проходила, ведя за собою детей, собаку, отца.
Проходила и даже не поворачивала лица,
Думая сколько стоят лекарства, для маминых уколов,
А вечерами смотрела сериал про Гардемарин

И представляла себя в кринолине, а его в камзоле.
А он приходил, и не было у него сил умыться.
Вела его в ванную и долго и нежно мыла.
Потом говорили, вспоминая Мефодия и Кирилла,
А он умилялся: «Какая ты умная, киця!»
Вот только диплом филфака не нужен в поле…

Плотность яблок граничит с непознанной плотью,
Что платье скрывает несмело.
Мелом натерты облака в небе.
Нёбо чуть сводит от вкуса неспелого…
Песни снов моих звучат в твоем взгляде.

Персики созрели в твоем саду.
Стоит ли говорить о ветвях, тянущихся к земле.
Тление уже коснулось плодов.
Вдовьи вопли плетут постылые сны,
Но персики в саду твоем – это так много…

Сливы, подернутые инеем,
Каплями слов несказанных свисают.
Ветер спутал ветви, и веки
Прячут глазное яблоко от ясности дня.
Иным представляется мир внутри…

Черные головы подсолнухов плачут,
В землю роняя семя.
Ряды склонившихся тянутся к горизонту.
И закат накрывает пурпурным плащом
Повинные головы.

Змеиный язык дороги жалит небо.
Солнце горит болью укуса,
Но закатная лазурь надеждой
Замыкает кольцо бытия,
Проникая в чешую асфальта.

Июньские дожди и склоны юно
Зеленым бархатом приманивают глаз,
И в облаках луна, ан нет – топаз,
Все смотрит скорбно на могилу Юнга.
Хамелеон, рождая мели вкруг,
Худеет на глазах, меняют сели
Его горбатый стан. И еле-еле
Видна еще тропа, где власть испуг
Берет над душами боящихся полета,
Где чаек скорбный крик, как эхо снов,
Где, потеряв себя, несем покров
Из страха вечности.
И сладки капли пота…

Всё множатся во мне фрагменты Петербурга,
Объятия колонн и космос площадей,
И всадник надо мной, под ним звенит подпруга,
В нем ужас и восторг, он главный лицедей.
А ветер, растеряв слепой восторг в фасадах,
Вновь полетит стремглав, приветствуя Проспект.
И мы с тобой вдвоем, как выходцы из Ада,
Плывем Фонтанкою, и призраки карет
Плывут за нами вслед, теряя пассажиров,
И видится седок с курчавой головой.
Истории прокат не требует кассиров.
Сам Питер – кинозал, мы зрители с тобой.

Замкнут в утробе, в робе —
До боли в ребре.
По обе стороны не мы – они!
Тенета терниями в яме событий.
Битый чужими с ужимками,
Своими – с воем и причитаниями,
Я таю в пространстве века.
Камнем на шее вещее слово.
Олово кипит в чаше истории!
А я пою оратории
Керамической чашкой, чьей-то женой.
В Ноевом ковчеге Чигиринских [1] Чигирин был резиденцией Богдана Хмельницкого. круч
Чутко, касаюсь пальчатки [2] Пальчатка – вручную формованный кирпич, сохранивший отпечатки рук (из него построена чигиринская крепость). .
Четками дни:
«Динь-дилинь».
История – линь.
Уже последние стали первыми,
По нервам стучат.
Тучи слов киевского чата.
Песнь предателей лейтмотивом…
А ты как Див, но в кувшине
Запечатан страхом,
Бытом хомячьим томим…
Идет пантомима!
Потом озвучка…
Кучка раскачивает страну!
Поднесите меня к крану
Освежить прану,
Но скорее освежуют мое тело,
Если я смело! К ним на площадь…
Прощать надобно…
Но, подобно Сизифу,
Прошу Каифу: «Остановись!»
Висельники да возвеселятся…

Мельчают желания, чаянья меньше чаинок.
Но иноком бродит вчерашний не чайный конфликт.
Обида плывет по течению вен. И личинок
Бесплодных желаний не счесть, когда тянет на флирт.