Александр Даниф - От Я до А

Это тяга к загробной дали,
надрыв полотна-завесы,
отсекающей театр повседневности
от закулисья потусторонних бесов.
А мы зрители и ждем новостей,
побольше подноготных подробностей,
и куда уж без них, без скабрезностей,
побольше исступленной словесности,
нигилизм в портупее, а что в конце?
«Сказка о золотом яйце»

Как? – огорошены зрители, —
пока мелодраму смотрели
(или мелодрама смотрела нас?),
жизнь-яйцо разбили, похитили?
Аплодисменты,
трясется иконостас от смеха
и тут же афиша: «Спешите, спешите!
Аттракцион гадких терзаний
глупого человека!»
Мы же любим мертвецов оживить,
погреть руки на костре чужой любви,
поплясать на мучениях прошлого века?
Чего уж греха таить.
Хочется спросить тебя, её, себя,
одинокого человека:
не надоело носить в решете воду,
пить наугад правду, в кромешной мгле
му́ку толочь, помнить ночь
появление на свет из пром/зон/ежности?
Жаль, процесс появления нельзя повторить.
Повторить можно боль с лихвой,
на пупок надавить, разорвать рану, соль
сыпать и голосить,
но блуждание в темноте
искаженных смыслов
не приносит ответ в целых числах,
впрочем, числами тоже не будешь сыт.
Ты в кино:
в безутешных рыданиях души
посмотри на часы,
на часах циферблатом лежит вся жизнь,
раздели на двенадцать, стрелка заворожит,
сон-асфиксия, перед глазами круги,
существуй и живи, жми на точку Пи…
И в кромешной тьме без/д/над/н/ежности,
в беспросветном желании
заполнить стигматы
ты идешь на манеж, чтобы SOSтрить,
набиваешь в рот стек/с/ловаты
и начинаешь словотворить.

Всё минет – годы разбегутся,
мы – лишь при мясе кости,
прямо ходящие
средь водорослей на планете,
рыбы немые, говорящие и внемлющие,
как микроточки на планшете карт,
где в миллиметрах
суть гигантских расстояний.

Рог изобилия к нашим услугам,
ты только наклонись и подними,
чтобы примерить,
прикинь размерчик и накинь на плечи,
носи на здоровье убитого зверя.
Вот только не спутай процесс нагибания
с желанием прогнуться
перед тебе же подобным
созданием одноутробным.
Стой прямо, смотри в глаза, дыши ровно!

Всё минет, здесь мин нет,
и жаркий минет канет в память,
как капля в беспамятства омут,
иль в темноте бездна
уйдет в неизвестность.
Живи, carpe diem, в усладе,
день не навсегда,
урожай пожинаем сегодня,
пока в тебе плещет вода,
хлещет плач по щекам,
бежит изнутри через глаза наружу.

Ты – это барракуда,
плывешь словно дышишь,
покуда ты разницу слышишь:
Как лучше?
Бар… рак… удав…
Бар? А куда?
Ба! Раку да!
Бар – рак уда?
А, Дукар, раб? Адук араб? Ад у карраб?
Рагу у бар, а рабу угар!

Лингвистические происки,
языковые прииски,
ласкающие киски,
холодный виски и лед айсберга —
дрейфующая глыба, плакучая ива,
плывет рыба, вмерзает в море,
расплавляясь в миноре,
возникает из горя —
в никуда отправляется из ниоткуда.

Всё минет – разбегутся годы,
минуты и часы разложатся в секунды.
Большое расстояние равно стоянию на месте.
И ледяной кристалл растает,
разлетится вдребезги
и растворится в льдине времени,
исчезнет, чтоб потом воскреснуть
как часть чего-то большего
и просто как частица, былинка и нейтрино,
всё-ничего, со смыслом и без смысла,
где бездна, там и бесконечность.
И вечность, и конечно, Млечность
без точки начала отсчета и без конца.

М/и/ша М/а/ше сказал/а/,
если ты – поэт, то
это…
прежде всего ничего не значит,
первым делом нужно хреначить,
тянуть борозду жеребцом, кобылицей,
сивым мерином, дохлой клячей,
и как не крути, всё равно сыграешь в ящик
рано или поздно, а как иначе?

Ну а что, играть в фанты?
Какие-то есть еще методы или варианты?
Надеть ботфорты, манишку, жабо,
анжамбеман, плюмажи, аксельбанты,