Терентiй Травнiкъ: Время особых тонкостей. Сложенное в стихи

Не удержался снег и тает,
Так, словно бы и впрямь весна,
Далёкая, почти святая,
Покинула пределы сна

И, не теряя ни минуты,
Явилась вслед за тишиной.
Нет, что вы, я ни с чем не спутал;
Взгляните сами: всё с весной!

И только сердце не молчало,
Подсказывало сердце мне,
Чтоб я вернул стихи зиме…
Не так звучат весной начала,

Иным тепло бывает в ней,
И соки, что текут с ветвей,
Смешавшись с кобальтом небесным,
Горчат, но лишены теней:
Весенним винам вечно тесно
В сосудах строгих зимних дней.

Всё больше солнце заступало
И вычернёвывался лес,
И, веришь ли, почти исчез
Недавний иней. Пахло талым

Январским снегом во дворе,
Сосулями, метелью сонной —
Всем, чем угодно: рысью конной,
Случайной паузой в игре!

И всё-таки была иной
Мелодия: не пели птицы.
И понимал я: не весной
Скреплялись строфы на странице
В тетради старенькой моей.

То был морозный, льдистый клей —
Клей из студёных январей,
Из занесённых февралей,
Холодный, снежный, зимний клей.

Давным-давно, когда цвели туманы
И шли июлем в поле косари,
Когда в душе затягивались раны
От дивных песен утренней зари;

Когда теплом вселетие дышало,
И цыкали кузнечики в траве,
И не решалось красота в уме,
Которого ей просто не хватало;

Давным-давно, когда ручьи текли
Под колокольцев мелкую браваду
И пахло наслажденьем от земли
И молочками пчельими из сада;

Когда в реке чистейшим серебром
Сверкала рыба и ещё далёкий
Вдруг из-за леса доносился гром,
Выстраивая грозам летним сроки;

Давным-давно, когда луга цвели,
Стекая ароматом пряных соков,
И вдоль дорог в обжаре и пыли,
Как то бывало с нею, одиноко

Жила полынь, и горечь исходила
От выседенных временем семян;
Давным-давно, когда дорог изъян
Решался указанием из тыла, —

День ото дня то оставалось милым,
Как встреча с полюбившимся в кино:
И то, что в глине мерно подходило
Исполненное юности вино,

И лампы свет (тот, что дорогу метил,
Зовя меня!) в расшторенном окне,
И лунный цвет, ползущий по стене
В ночи, и всё, что в этом было цвете.

Давно-давно, – не стойко, но осталось!
Сложила буквы-кубики в слова,
Та удивительная на поверку малость,
С которой ходит кругом голова.

Та малость, что приходит и уносит
Меня, куда путей известных нет,
Где до сих пор рассветным часом косят
Траву живую мой отец и дед.

Я вырос на окраине Москвы,
Той, что давно уж центром называют, —
Там, где весной (быть может, кто не знает!)
Ручьи шальные вымывали рвы;

Где в переулках в темно-синей тени
И в солнцем облюбованных дворах
Цвели невероятные сирени
На весь, что называется, размах;

Где было видно, словно на картине,
Как под мостом проходят корабли;
Где берега гранита спали в тине
И мелководьем пахло от земли.

Я вырос на окраине столицы,
Когда двадцатый век ещё не внёс
В историю Москвы свои границы
И был покладист пограничный пёс.

Труби, труби, дуй в медь свою, оркестрик!
Грей лавки, Лето, в стареньком саду!
Я вырос там, где позволялось детству
Занять своё единственное место
На самом первом (сказочном!) ряду.

Листаю старые альбомы
И вспоминаю те года,
Как всякий раз дворами к дому,
Где ты живёшь (жила тогда!),

С тобою шли мы, замедляя
Шаги. Тянулось время грёз…
Я помню снег и как он таял
От нежности твоих волос,

Как чудом в капли превращались
Снежинки… Есть ли что милей,
Когда случайно прикасались
Они к беспечности твоей!

А мы всё шли, а мы смеялись,
Мы шли и за руки держались…
Мы шли так много-много дней
В обнимку с юностью своей.

Огневолосою девчонкой,
Весёлой, милой, озорной,
Ты цветом, невозможно тонким,
Легла на холст бесцветный мой.

Ты с октябрём пришла тогда
Ко мне, художнику простому…
Читаю старые альбомы,
Где в рамы вставлены года
Мои, и нахожу тебя
В осенних красках декабря.