Елена Игнатова - Воздушный колокол. Книга стихов

«Ничего, кроме ненависти…» – говорю,
Но из глаза-куста
в мир летят семена, и живут, и пускают побеги,
и когда вы меня повезете в позорной телеге,
оживленная зреньем моим, жизнь прекрасна, густа,
прошумит, прощена. Вам деревья нужны для креста,
для порубки – в чужие болота протягивать слеги.

Боже, в хлипкой телеге – в тугую молочную твердь,
на помосте торчит, как сосок, кумачовая плаха,
Опускаю лицо, прижимаюсь губами без страха —
я любима в мгновенье, когда вы пришли посмотреть,
вы меня принимаете в общенародную смерть
и следите, как ватно валюсь на помост я, неряха…

Медногубая музыка осени. Бас-геликон
кружит медленным небом. И колеблем, осыпан листвою,
проплывает военный оркестр в мокром воздухе по-над землею,
чуть повыше дождя занесен, накренен.

Скажет музыка: «О-о-о…» – и отступит фонтанов вода.
Так застыли тритоны, что губы у них леденеют —
не сомкнуть, не ответить оркестру.
Он медленно реет,
медью призрачной греет…
Дрожит за плечами слюда.

Что ж, российский Версаль? Нам достались из той стороны
этот парк щегольской, да надрывное слово «блокада»,
и не кроны деревьев – голодные ребра войны,
не эоловы арфы, а песня смертей и надсада.

Сеет дождик… и плачу. И с криком летит «метеор»
вдоль оставленных парков. Угрюмо спешат экскурсанты
мимо братской могилы фонтанов, каскадов, озер,
мимо музыки – вниз головой —
растворенных дождем оркестрантов…

Город чёрен и точён белой ночью.
Город, я в тебе горю червленой точкой.
Как по вражеской земле, пугаясь шага,
мимо каменной гряды – по оврагу.

Пусто. Чисто. И газоны не дышат,
лучник бронзовый прищурился в нише,
ветер носит запах конского пота.
Зверь ощерен. Камень голоден. Охота.

Жаден жертвенник на Марсовом поле,
кони бронзовые бродят на воле,
в небе бьется пузырем птичья стая,
ходит алая вода под мостами.

Город, город, обезумел, ярится:
в новостройках чудеса реализма —
кто с отбойным молотком, кто с винтовкой,
баба с каменным снопом в изготовку.

Мокрым мрамором в траве – чьи-то пятки…
Город – выследил. Бегу без оглядки,
скрежет двери в темноте —
ох, не вскрикнуть!
Затаиться. Отдышаться. Привыкнуть.

Запах бедности,
недавней побелки…

Все протяженье брошенной столицы
вмещается в единый перелет
чирка болотного. Но страшно сельской птице
на празднике огня и света появиться,
и воздух нежилой над городом течет.

Здесь каменный народ, который целый день
карнизы подпирал, стоял в неловких позах
на крышах, – он дает себе короткий роздых.
Простолюдин античный любит лень,
игру в щелчки, катание на козах.

Пока мы заперты в свои дома,
пока мы беззащитны перед снами,
мелькают пятки бронзовые,
ходят кони табунами…
И улица легла,
обнажена
перед ночными плясунами.

Уголь окраин.
Озноб нищих рощ.
С асфальта скатился дождь
в черные травы. Бумага в канавах,
гниющие воды —
это предместье природы.
За город, за город, друг Телемак, за город!

Мы спешим мимо блочных домов,
снов удушья в тисках арматуры.
Щели оконные
в клетки впускают воздух
(ночью удавленником под звезды
высунут фортки язык с синим стеклом).
За город, друг, в прозрачной воде шевелить веслом!

Мы спешим, прикрывая лица плащами в знак
скорби. Выводят мелких собак
унавозить газоны.
За окнами звук поцелуев сонных
(или урчит живот?) —
это вода уходит в черную дырку ванны,
смывая рабочий пот.

Нас выносит из улиц.
Природа-калека,
как огромный червь, извивается слепо,
зародясь из свалок и сточных вод.
Здравствуй, оборотень-Помона!
Из мазутных луж на манер тритона
всем нутром своим прокаленным
в десять труб тебе голосит завод.

Подуешь на пальцы в московском дворе,
заухает снег за углом.
Смотри, что творится теперь в декабре —
как в фильме дешевом живем.
Москва велика, и сдобна, и пышна,
и все мы, как в булке изюм,
где грязной рукой ковыряет страна,
тот слаще, который угрюм.
Нет, здесь не по мне. Мне милей Ленинград,
где чайки чугунный полет,
куда он тесней, жестковат, суховат,
а все веселее живет.