Владимир Леонов - «Я родился в России». Юрий Бернадский

Блок утверждал: «Всякое стихотворение – покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. Из—за них существует стихотворение».

Эти «слова – острия», отшлифованные проницательным, по-сивилльски, внутренним оком Бернадского, рассыпаны бриллиантами смысловых коннотаций ( дополнений -авт.) внутри каждого текста, как носители устойчивых семантических и стилистических функций, создавая тем самым превосходное ощущение поэтического лада стихов – буквы, духа и чувств:

Эта единая структура обусловлена эмоционально—субъективным авторским замыслом и отражает целостную концепцию миропонимания, идею пути, духовного развития, сложившуюся в творчестве Бернадского. Этот автогенез динамичен, он диалектичен, движется во времени, в своем движении образуя, по—моему мнению, судьбу поэта, напоминающую звездный интерьер…

Эту авторскую, бернадскую доктрину можно отослать к бальмонтовским образам: «Я – для всех и ничей », и В. Иванова:

Жизнь – единственная книга, все страницы которой полны содержания и смысла, постоянное метание между грехом и святостью, и «Сокращение страданий – // Единственный к спасенью путь» ( Бернадский).

И потому все окружающее воспринимается поэтом как антитеза, живое и в этом качестве им репрезентируются позитивные, «божественные» человеческие образы:

По К. Бальмонту, в его «Скрижалях» образ – две воли, управляющих миром: божественная и дьявольская. Дух лирического героя «сатану поет и славит», но, «изведав низость», «насытившись позором», вновь обращается к Богу:

Всплывают рядом образы Ф. Сологуба, в которых жизнь превращается в ведьмовской шабаш, которые «… визжат, кружась гурьбой. Над шумною рекой качает черт качели мохнатою рукой»; образ брюсовского «Жреца» – символа высшей силы, управляющей миром, чуждой людским горестям, не «внемлющей мольбам» и надменно царящей над «бедственной вселенной» ( «далекий Сириус, холодный и немой »), становясь причиной катастроф в судьбах людей и государств. Эти наглядные представления Бернадский ассоциирует с «сукинами детьми… ратью прожигателей, мотов и жуликов», которым «н а пользу война» :

Но, уверен Бернадский:

Заразу этой вши тифозной

Здоровье нации сметет.

И верю, что не очень поздно

Выздоровление придет.

Происходит слияние внешнего и внутреннего планов бытия. Поэтические образы Бернадского семантически двуплановые, двунаправленные. Они характеризуют, с одной стороны, объект, внешний мир, с другой – воспринимающее его лирическое сознание. Когда Бернадский пишет: « Сжигаем сноп солому и зиму прогоняем…» читатель с очевидной ясностью переживает эту конкретную пластическую картину.

Четкость вообразительного ока достигается вкраплением в структуру образа субъективной модальности поэта, которые одухотворяют образ, делают его аксиологически значимым: « С квозь времени и облака // Уйдем вдвоем… за горизон т» и т. д.

Учился Бернадский у Мандельштама передавать свои эмоции через вещные и природные образы – «живую плоть» мира, калейдоскоп картин, сменяющих друг друга. В лирике бернадского вещные детали, так называемые «сенсорные» образы помогают реконструировать картину переживания, «материализовать» эмоцию:

В статье «О природе слова» Мандельштам, стремясь найти тот стержень, на котором держится русская литература, приходит к выводу, что именно русский язык, вобравший в себя «самобытную тайну эллинистического мировоззрения», стал основой русской культуры.

Поэт пишет: «Эллинизм – это сознательное окружение человека утварью вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечение окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом…»