Валерий Архипов - Жизнь – сказка

Хромою уточкой оттаивает жизнь.
молюсь поспешно, фюрер бесноватый,
а кажется, что стукнула лопата
по прошлым плачам, через вопли тризн.
Не отводи недетское лицо,
в губах застыла тонкая улыбка.
Все рушится, все тленно так и зыбко.
Вертись, катись земное колесо.
А может быть приду сюда чужим
и женщина не напоит с порога?
Ребенок не покажется своим
и тяжким сном окажется дорога.
А тот, кому не подал я на чай,
мне в спину смерть напустит невзначай.
Приди ко мне, святая недотрога,
с тобой хочу я путь свой скоротать.
А разве ты не будущая мать
с застывшим пеплом на тугих ресницах?
Мне показалось, у прохожих в лицах
какая-то ступила благодать.
Пойду в хибару черную мою,
где можно потихоньку помолиться.
Но чу… Ты на пороге в рукавицах
Изодранных мне говоришь «Люблю!»
И я прервусь и молча подойду,
тебя по волосам льняным поглажу,
с собой уже, наверное, не слажу,
не отторгну, а просто припаду
к вискам ручным, к глазам ее бедовым
себя храня за свой анахронизм,
за все за то, что стало ясным, новым.
Хромою уточкой оттаивает жизнь.

Пепел гостя моего
застучал пребольно в сердце,
Потайную эту дверцу
я нашел давным-давно.
Но не стоит рисковать,
жизнь не терпит опечаток.
Дом. Солдатская кровать,
За столом седая мать.
Танков скрежет по брусчатке.
Остальное – пыль и грязь.
Снежный ком куда-то мимо.
Церковь. Тоненькая связь.
Птиц весенних непролазь.
Запах Родины любимой.
И в в кладбищенской тиши,
раздаются перезвоны,
облаков твои узоры.
Похоронку напиши,
что погибла в одночасье
Ты – одно мое несчастье,
запах тлена и любви
Как в космической пыли,
трубный гул вселенной страсти-
Если хочешь, позови.

Не гадай, кукушка,
годы ветеранам.
Честный вор, веселый,
не шмонай карманы.
Нищими мы были —
нищими остались,
Раньше горевали,
а потом смеялись.
Дай собраться с духом,
наш отец небесный.
Раньше были вдовы.
А теперь – невесты.
И площадь бурлила
Свобода бессильна,
когда умирает закат
в глазах у любимых.
Какие нужны нам квартиры?
Остаться с тобою один на один, наугад,
не в шумном пиру, а средь тихого, ясного мира.
Закройте, пожалуйста, двери! Закрыли…
Заплакали девки в парадном надсадно,
Как будто кого-то в толпище убили
на площади, устланной лепестками,
у барда
какую-то песнь оскопили.
И СПИДом объятый, стоит Прокуратор,
а тот Прокуратор историей болен,
он смотрит в толпу,
что вся из героев.
Вот Юрий Гагарин по-прежнему строен.
По-прежнему строем шагает команда по морю.
.. О, это людское завидное море…
Кто сон твой спасет и его разгадает
под музыку вальса,
а вальс тот стихает, а вальс напоен
глухарей голосами.
И площадь бурлила…
А милую сжало веслом пропаганды.
Над Спасскою площадью били куранты.
Зловещие губы —
кого ты любила?
В коротеньком платьице цвета Монмартра.
Седые невесты цветами пугают.
Где князь ваш обманный?!
Стоит под часами?!
А руки?
Они вас уже не ласкают!
В оскале кричит гимназист из Самары:
А ну, не замайте!!
Вокзалы, вокзалы…
От той тишины, от вокзальной я болен.
Мне хватит историй.
История давняя – мальчик без троек,
в провинции тихой неловок, небоек,
Влюбленный в учительницу из ВУЗа,
в общаге живущей,
На ладан дышащей без юного друга,
спасателя с кругом.
А в кепке верзила,
В объятьях мечтавший
метанья ее по-хозяйски облапить.
Но мимо и мимо.
Хотелось потрафить,
несчастному гению свечкой накапать,
прочесть поминальную,
господа всуе не вспомнить,
а просто молиться о чуде, о девке,
о школьном шальном будуаре, о маме,
о сном утомленной грудастенькой даме,
о тоненькой веточке, сломленной в баре.

Пророчица вся в черном (сон ли явь?)
гадает на истории страницах.
Мелькают рожи, хари, даже лица —
Но только ты любимую оставь,
ведь ей не пролететь на колеснице.
Вот буйство красок – расцвела сирень,
приходит отрок босый ниоткуда
и колокола суздальского чудо
зовет на плаху или в новый день.
Я выйду из острога своего,
как эмигрант войду в твою обитель.
Останься здесь, моей судьбы спаситель,
гадалка знает, больше не соврет.
Уж не за мной ли мчится истребитель
с крестом пурпурным и в оскале рот.
Кричит неуспокоенный народ —
Ату его, проклятого Бориса!
А кажется – за шиворот мне крыса,
спасаясь, забежала на часок.
Нельзя срывать истории листок,
который и не познан, и не прожит.
Давай покурим? Ты присядь, браток.
Обращение к истории
Уж год прошел и снова эта пятница
И роковая в жизни полоса,
Я отдал все за шелковое платьице
И за немного серые глаза.
Она такая крашено-кудрявая
И по-собачьи преданно глядит.
Вот так и улыбаюсь, мелко плавая,
А душу что-то ранит и саднит.
А в скопище поэтов и мечтателей,
Где каждый сам себе Аристофан?
Пробуется из среды гробокопателей
Какой-то необмытый арестант.
Читать начну и слезы низко капают,
Читатели уже приходят в раж.
А критики статейки звонко стряпают,
Что я певец помоек и параш.
В тридцатые я не писал про Сталина,
Стахановцев не взвел на пьедестал,
А я пришел на кладбище печальное,
Знакомые все лица увидал.
Лежали все, герой ты или праведник,
Отказник или просто дуболом,
Уходят в вечность то партийный ставленник,
То кляузник с клеенчатым столом.
А что осталось? В лжи купались книги,
Коней купали, брали в лагеря,
Плелись такие жуткие интриги,
Аэропланы перли за моря.
Росли и мы в детсадиковском хоре,
Как в лагере перемещенных лиц.
Наевшиеся той военной боли,
Хотели жить. А значит падать ниц
При фараоне или дураке
Но только со страною наравне,
В доне напротив плелись интриги-
Диссиденты зашевелились.
Толькочто минул партийный съезд-
Салют товариш\щу Сталину и КПСС.
Опять СС?
Опахнуло кровью.
Тысячи трупов на Колыме.
Поэт – галстук с бабочкой?
Все с любовью.
А кто-то баланду хлебает в тюрьме.
А может все сон дурной и нудный?
Давится щами последний Иуда.
Снова поем мы песни хором
Про добровольцев на целине.
Угрозы, допросы, шантаж,
Наговоры.
В харю двинули? Только не мне
Не лей помои в сталинский ряд.
Тан где герои гражданской сидят.
Все как один они сыты к злы.
Сам Ворошилов сидит впереди.
Сын мой,
Теперь ты не бойся его.
В бронзе он выкован и ничего.
Много осталось слов про запас,
Старой гвардии кончился срок.
Девочка. я приглашаю на вальс,
В сущности очень я одинок,
Будто военный в шинели битой.
Переступаю знакомый порог
Там, где звонок
От тоски разбитый
Руки сомкну —
никуда не выбежишь?
Не выходи за черту —
Там гибель.
Пусть он останется,
Сад Нескушный.
Пусть его позабавит ливень
Тридцать проклятый,
Семьдесят душный.
Стекла в истории моей выбей.