Борис Ефремов - НАБАТОМ БЬЮ В КОЛОКОЛА! Поэма покаяния

Россия! Жаром залитые дали!
Но вот, всё тем же солнышком палим,
На вороном коне товарищ Сталин,
Нежданно возникает перед ним.

Куда, мол, путь? Какая дума в сердце?
А взгляд и впрямь отточено-стальной.
И видит Моргунок – не отвертеться.
«Не буду врать тебе, отец родной.

Мне так хотелось к сорока годишкам
Построить на отшибе хуторок.
Не для того, чтоб кланять горб излишкам,
А чтоб во всём – как мне подскажет Бог.

Но тут такая буча заварилась,
Что и отшиба нынче не найдёшь.
Немало мне с лошадкой исходилось,
И всё коммуния – одно и то ж!

И ты, отец наш, дай ответ,
Чтоб люди зря не спорили:
Конец предвидится, ай нет
Всей этой суетории?

И жизнь – на слом,
И всё на слом —
Под корень, подчистую.
А что к хорошему идём,
Так я не протестую.

Лишь об одном я, Моргунок,
Прошу, товарищ Сталин,
Чтоб и меня и хуторок
Покамест что – оставить.

И объявить: мол, так и так,
Чтоб зря не обижали;
Оставлен, мол, такой чудак
Один во всей державе…»

Покуда неудачник-хуторянин
Перед отцом державным речь держал,
Куда-то неожиданно упрянул
Отец земель, народов и держав.

И хоть поэма дальше повествует —
Пристать к коммуне должен Моргунок,
Но сердце понимает, сердце чует,
Не мог он к сатане пристать, не мог.

Он разделил печальную дорогу
С твоим отцом и с матерью твоей,
Да и с твоей, – когда судили строго
Тебя, поры советской соловей.

Как исступлённо активисты вуза
Тебя винили, подкулачный брат,
Во всех грехах Советского Союза,
В чём ты, конечно, не был виноват.

Но как потом могуществом поэта
Всё тем же Моргунком на взлёте сил
Ты гневному отрепью отомстил —
И Сталинскую премию за это
Как бы на зло неправде получил.

Но и потом, над сталинскою кривдой
Уже с великой мудростью смеясь,
В поэме ядовитой и нехитрой
Своих гонителей ты бросил в грязь.

Они из комсомольских пиджачишек,
Мечтая о свершениях больших,
Повырастали до высоких шишек
В костюмах элегантных а ла шик.

И уж не в комсомольские играя,
А в игры коммунистов всей земли,
Они заместо сказочного рая
Страну к могильной жизни привели.

В этом царстве-государстве
Всё на лжи и на коварстве,
И, как в жарком далеке,
Всё у власти в кулаке.

Но как Сталин не старался —
В матерь этак, в матерь так! —
В кулаке, видать, остался
Уничтоженный кулак.

Тёркин – «дальше тянет нить,
Развивая тему:
– Ну, хотя бы сократить
Данную Систему?

Поубавить бы чуток,
Без беды при этом…
– Ничего нельзя, дружок,
Пробовали. Где там!

Кадры наши, не забудь,
Хоть они лишь тени,
Кадры заняты отнюдь
Не в одной Системе.

Тут к вопросу подойти —
Штука не простая:
Кто в Системе,
Кто в Сети —
Тоже Сеть густая.

Да помимо той Сети,
В целом необъятной,
Сколько в Органах – сочти!
– В Органах – понятно.

– Да по всяческим Столам
Список бесконечный,
В Комитете по делам
Перестройки Вечной…

Ну-ка, вдумайся, солдат,
Да прикинь попробуй:
Чтоб убавить этот штат —
Нужен штат особый.

Невозможно упредить,
Где начёт, где вычет.
Словом, чтобы сократить,
Нужно увеличить…»

Пока ещё ты сталинским диктатом
Провалы нашей жизни объяснял,
Но был святым, ну а точнее – свя́тым,
Кого отец учителем считал.

Тебе казалось, если б только встал он
Над мешаниной злых и добрых дел,
То сразу бы во всём, в большом и малом,
Все до одной ошибки разглядел.

И в тот же миг, склонившись над штурвалом,
Друзьям на радость и на зло врагам,
Повёл страну по яростным отвалам
К совсем другим, счастливым берегам.

Ещё не знал ты о письме, в котором
Добряк Ильич советы призывал
Пройтись расстрелом по церковным сворам,
Чтобы народ от веры враз отстал.

И ужас, если б он из мавзолея
Однажды вышел и глаза открыл —
Террор, еще опаснее и злее,
Российские просторы б затопил.

Ты этого не знал ещё, однако
С любой неправдой шёл открыто в бой.
Неясно было, чем грозила драка,
Да Истина была перед тобой: