А с костылями не ответил,
Он костыли к ноге сложил.
Давно уже на белом свете
Он по-немому говорил.
И толсторукий, не помешкав,
Сказал, нагнувшись к колесу:
«Я хоть без ног, да на тележке.
В одну минуту привезу…»
И вот у горькой той излуки
(И рассказать-то нету сил)
Из рук безногого безрукий
Вино глотками жадно пил…
Потом они сидели вместе,
Пока негромко, как сумел,
Безрукий о печурке тесной
И о землянке не запел.
И тот, который был в коляске,
Как будто что придало сил,
Неторопливо, без опаски,
Мотив знакомый подхватил.
И с костылями, туча тучей,
Сомкнул мычаньем голоса.
И по щеке его колючей
Скатилась пьяная слеза.
Потом вина они налили,
И о протез стакан стучал,
И двое снова говорили,
А третий слушал и молчал.
«Вот обзывают: инвалиды,
Что от вина, мол, пропадём.
А я скажу им без обиды —
Пусть хоть такие, да живём.
Пускай безногие, немые,
Да вот глядим на белый свет.
А сколько нас по всей России,
Которых вовсе больше нет…»
Немой смотрел сквозь поволоку,
Как над рекой сгущалась ночь.
И я стоял неподалёку,
Но чем я, чем я мог помочь?
Какие грехи вековые
На нас и на наших отцах,
Что даже старушка Россия
От нас отвернулась в сердцах! —
А нам невдомёк. Нам неймётся.
Нам жалко пути своего.
Но если и Бог отвернётся,
Куда ж мы тогда без Него?..
Теперь на родине я только гость…
Теперь на родине я только гость.
Набравшись сил, я снова уезжаю
И крепко-крепко к сердцу прижимаю
Родной земли, земли сибирской горсть.
Я поправляю на плече рюкзак
И говорю родителям, прощаясь:
«Я ненадолго с вами разлучаюсь.
До скорой встречи. Не грустите так».
Отец и мать… Как их сутулит грусть!
Разлука с сыном нелегко даётся.
Но, видно, так из века в век ведётся, —
Взрослеющих зовёт в дорогу Русь.
Вот и меня в дорогу позвала
Заманчивой, ещё туманной целью,
Обвеяла жарою и метелью
И от родного дома увела…
Я поправляю на плече рюкзак
И говорю родителям, прощаясь:
«Я ненадолго с вами разлучаюсь.
До скорой встречи. Не грустите так…»
В Свердловске осень. Синий дождь
До блеска тротуары вымыл.
Когда по улице идёшь,
Цветами пахнет полевыми.
Цветами пахнет. И опять,
Охваченный щемящей силой,
Я не могу не вспоминать
О тополях над речкой синей.
И вижу я, как наяву,
Наш дом под крышею покатой
И в лёгких тучах синеву,
Пылающую в час заката.
Мне видятся отец и мать.
Они сидят за чашкой чая
И долго не ложатся спать,
Бродягу-сына вспоминая.
А вот скамья… Когда-то здесь
Сидел я с девушкой любимой,
И сквер дремал в сирени весь,
Ночной, густой, неповторимой.
И поцелуи, и в любви
Признанья… Но былое тает.
На письма частые мои
Она давно не отвечает.
Слова обманчивы, пусты…
Но ты, о сердце, не сдавайся,
Не предавай свои мечты
И прежним, прежним оставайся…
Встаём в семь тридцать. Койки заправляем.
Рассвет, пылая, косо бьёт в окно.
«Давайте-ка, ребята, погуляем
По городу. От книг в глазах темно».
И мы идём. Попутные трамваи
Звонят: «Спешите, мальчики! Скорей!»
И, приостановившись, зазывают
Улыбками открывшихся дверей.
«Нет, нет, спасибо! Нам спешить не нужно.
В разгаре сессия. Занятий нет».
И мы идём. Над кем-то шутим дружно,
Подолгу смотрим девушкам вослед.
Любуемся осенними садами,
Сияньем солнца в небе голубом
И хором объясняем полной даме,
Как отыскать Центральный гастроном.
Позавтракать заходим в кафетерий,
И как всегда, народу здесь битком.
Заказываем дюжину коктейлей
И восемь порций кофе с коньяком.
С большим трудом мы занимаем столик,
Стихи читаем, обсуждаем, пьём.
Мы полчаса высиживаем стойко —
И только с боем столик отдаём.
И вновь идём… И снова смех и солнце,
И люди, и сияние витрин.
И всё прекрасно, празднично и сочно,
И, словно солнце, сами мы горим.
Читать дальше