Бахтиёр Ирмухамедов - Нетленки. Книга одиннадцатая

Он и сам, будь он жив, не узнал бы себя:
Был обычным, а тут вдруг для всех меламед;
В неизвестности жил, никого не слепя,
А теперь на устах: Магомед, Магомед.

Он стоит на скале и не может понять,
Что изрек на века жизнетворный завет,
И за это ему все поют исполать,
Восхищенно твердя: Магомед, Магомед!

И стоит он, открыт всем возможным ветрам,
И прозрачен его молодой силуэт,
И летает душа по полям и горам,
Где, как эхо, звучит: Магомед, Магомед.

Несгибаем и тверд, как в то утро в лесу,
И бессмертен, как дух справедливых побед,
Он не может забыть, как упал на росу,
Как стенала она: Магомед, Магомед.

Кровь текла на траву, и не слышался гул,
Что был соткан из птиц и листвы, и комет,
Но мерещился дед, как певучий Расул,
Подзывавший к себе: Магомед, Магомед.

Смерть сжимала его, созерцавшая, как
Сюрреальная явь всё сходила на нет
И как был обречен на подобное враг,
И как сверху сошло: Магомед, Магомед.

Словно карма небес и планида земли
Наблюдали за тем, как пророчеству вслед
Заостренной скобой вознеслись журавли
И курлыкали в стон: Магомед, Магомед.

Он стоит на скале, охраняя свой край,
И так будет стоять еще тысячи лет,
И все тысячи лет, не смолкая и в грай,
Будет родина петь: Магомед, Магомед.

Ныне каждый в стране знает Сергокалу,
Где родился герой в предначертанный день,
Чтобы множить добро и противиться злу;
Внешне был он, как все, но вот духом – кремень.

Хладнокровно смотрел своей смерти в лицо,
Не позволив подмять офицерскую честь.
Возгордился народ земляком-храбрецом,
Но поникшую мать обожгла эта весть.

Не до гордости ей, если сын убиен:
Сердце рвется в груди, и стенает душа,
И питается плач скорбным сумраком стен,
Словно воздух поит без конца черемша.

Причитает она, безутешная мать,
Как убийца посмел ее сына казнить —
Не волчица ж его родила убивать,
Он же пил молоко из груди, а не сыть.

«Отчего он таким кровожадным вдруг стал?
Если корни одни, если вера одна,
Почему же он так зверски в брата стрелял?», —
Вопрошает в слезах Всеблагого она.

Ей не радостны дни, да и ночи – не вред,
Словно в трансе живет от зари до зари,
Оживляясь на скрип: «Это ты, Магомед?», —
Но в ответ за окном промолчат купыри.

Поседевшая прядь и безжизненный взгляд,
Пустота все плотней наполняет судьбу…
Но ей внуки собой говорят: «Кумсият,
Отмени, отмени на улыбки табу.

Перестань горевать, улыбнись, хала неш,