Александр Козлов: Медведь-Шатун

«Личность человека всегда сопоставима с его творчеством, с его лирическим героем в литературе, даже если личность задумывает для себя не быть похожим на своё произведение ни за что и никогда. Саша, „Медведь-Шатун“, обращает на своё творчество внимание – сразу. Будь то читатель, несведущий в поэзии, или же читатель-профессиональный поэт, на оригинальность мышления автора, его необычность, обращает свой взгляд любой самостоятельно думающий человек. Вы можете сто раз не соглащаться с тем, что „выдал“ на сей раз „Медведь-Шатун“, но только, если ваш мозг не примитивен, вы тут же начинаете соглашаться или нет с тем, что предлагает автор. Автор искренний, думающий о нашем мире, хлебнувший от него полной чашей горестей, обид и разочарований, но, как истинно русский человек-поэт, носящий в себе до конца жизни личину чистоты: правды, преданности своим идеалам, несмирение с пустотой, с ужасным „достоянием“ уже 21-го века. Если говорить правду (а в переписке с Сашей я ему всегда говорила только правду, на которую он не обижался), Саша многого не успел. Жаль, что не дожил… Не успел найти свой, но профессиональный ключ, работы над Словом. Не очень ясно и чётко выражал свои удивительные мысли, не успел отточить свои „поэтические пёрышки“. А, думаю, что отточил бы. А, может быть, и пусть останется таким, каким был… Теперь всё равно ничего не поправить. Я любила Сашину человечность, его неподдельную доброту и искренность. Была бы рада узнать, если у него остались на Земле дети. Чем утешить свою потерю, своё горе по Саше, „Медведю-Шатуну“? Я верю в бессмертие души. Верю, что если он даже не успел в чём-то покаяться перед Богом, будет обязательно прощён. Потому что многие его любили. Я не ошибаюсь в том, что это был порядочный, ищущий всю жизнь себя, настоящий Поэт. Пусть земля – пухом, а Небо – жизнью. Счастливо там тебе, на Небеси…»

«Медведь-Шатун принадлежал к единственному типу людей, пользующихся моим неизменным респектом. Он был Нефором. Именно так. С большой буквы. И вообще все слова, которые относятся к этому замечательному челу, я буду писать с большой буквы:

Шатун – Поэт.

Шатун – Друг.

Шатун – Настоящий Мужик.

Шатун – Человечище.

Редко бывает, когда высокий интеллект сочетается с прямотой и честностью, а умение отстаивать свое мнение – с великодушием и теплотой. Шатун был таким, каким предстает в своих стихах. Жесть и романтика, два-в-одном, непонятно откуда взявшаяся химическая формула драгоценного элемента, который никто больше не изобретет.

По одним стихам Шатуна можно читать рэп, а другие – положить на балладу. Одни вдохновляют на революцию, другие внезапно открывают глаза на мечту, которая стояла у порога. Настоящий поэт жизни, умеющий красиво сказать о вещах, которые из-под пера кого-нибудь другого вышли бы чернухой. Медведь-Шатун – силища и талантища. Как правильно он выбрал себе тотемного зверя!

Он не боится выйти один на один и с девяностыми ржавыми бесами. Я не знаю, где он сейчас. Но сердце мое спокойно: Шатун за себя постоит. И привнесет частицу душевности, красоты и силы в те миры, которые нам неведомы».

«Стихи Сашки для меня всегда были тяжёлыми как его любимая музыка, каждый новый стих – пятитонный грузовик, почти всегда печально-философские, грубого помола. Цветные и резкие. Доходчивые, похожие на злых цепных псов, которых хозяева держат в «чёрном теле».

Они, действительно, медвежьи какие-то. Словно автору не хватает кислорода, и он не может выговорить, выплюнуть всю свою боль.

Многослойность, тихая грусть. Шатун собирал из строк пазлы, постоянно искал своего Бога, своё место в этой жизни. Много размышлял о смерти. Перекраивал мир религии. Боролся со своим вторым я. Он частенько парил между чем-то потусторонним, метафизическим и реальным, в строках автора матрица чередовалась с космосом и потусторонними силами.

Вот это глубокое, почти летаргическое состояние мной особенно ценимо».

«Нет, мы не были друзьями. Между нами не было каких-то особых, трепетных отношений. Вообще ничего не было… Кроме стихов. Стихи и остались. И надо их читать не в память о написавшем, не из чувства долга или приличия (меньше всего, полагаю, Шатуна беспокоили прииличия), а потому что стихи он писал настоящие. Горькие, болючие, но настоящие».