Григорий Кружков - Пастушья сумка (сборник)

Я ничего не ведал об Уве,
Я марки взял в постель – и перед сном
Смотрел на профиль горный в синеве
И самолетик с точкой под крылом.

И вдруг увидел: точечка растет,
Растет – и превратилась в парашют!..
И вот уже на землю стал пилот,
И отстегнулся, и, достав лоскут

Из куртки, вытер с подбородка грязь.
Вокруг дымилась жухлая трава.
Он оглядел пейзаж не торопясь
И мне сказал: «Республика Ува

Лежит на берегах реки Увы,
Которая, увы, давно мертва,
И нет там ни халвы, ни пахлавы,
Ни славы, ни любви, ни божества.

Ни ярко разрисованных цветов,
Ни рамочки, ни зубчиков над ней,
Ни этих мощно дышащих китов,
Ни этих вольно скачущих коней.

Не слышно на деревьях райских птах,
И не гуляют розовые львы, –
Лишь зайцы ходят в шляпах и плащах
По улицам республики Увы.

Лишь, оседлав свинью или козла,
Гарцуют всадники без головы –
Свидетели неведомого зла –
По улицам республики Увы.

Лишь во дворце харит и аонид,
За хвост подвешенная к потолку,
Селедка крутобедрая висит
И каждый час кричит свое ку-ку».

Он сплюнул и сказал: «Я все сказал.
Отдай же брату младшему альбом!»
И вдаль побрел, и вскоре точкой стал,
Исчезнувшей на фоне голубом.

Сгустилась постепенно синева
И проступили звезды над тропой, –
Когда с холма спустились три волхва,
И каждый вел верблюда за собой.

– О юноша, не запружай реки! –
Вскричал Хирон, с размаху осадив
Свой лошадиный круп над самой кручей. –
Ты свергнешь с высоты поток могучий
В долину; но бурлящих вод разлив
С навозом вместе и конюшни смоет.
Так стоит ли мутить волну?
– Не стоит, –
Обдумав речь кентавра, наконец
Ответствовал герой. – Но как мне быть?
– Подумай! – посоветовал мудрец
Миролюбивый.
И тогда немножко
Подумал Геркулес и, чайной ложкой
Вооружась, в избытке дивных сил,
Вздохнул – и приступил…

Взаправду это или мерещится? –
Стоит Тантал в потоке струящемся:
От жажды лютой ссохлись губы,
Близко питье, но питье отравно.

Стоит Тантал по шею в Москва-реке,
По шею в Волге стоит и в Ладоге:
О, до чего красивы эти
Радуги нефти – да пить охота.

Охота есть, и есть изобилие
Плодов земли на ветках склонившихся:
Пируй, Тантал, чего боишься? –
Рядом – еда, но еда отравна.

А что ты думал? что незамеченно
Пройдет – кормить богов человечиной?
Что можно обмануть любую
Правду – небесную и земную?

Но есть такие жены – Эринии,
И месть всегда за злом воспоследует.
Терпи, Тантал, терпи и думай –
Ведь у тебя в запасе вечность.

Поэзия – театр теней,
Двумерный, эфемерный мир.
Ты ищешь жизнь полней, сочней? –
Иди в бордель, иди в трактир.

Там щупай круглую хурму,
Целуй наполненный стакан,
А здесь нет дела никому,
Ты бледен в гневе иль румян.

Умей отсечь, как тлен и гниль,
Куски бесформенного Я:
Они – не больше ты, чем пыль
Волосяная от бритья.

В час пораженья лекарей
Не верь, что все идет к концу,
Но в профиль повернись скорей
И розу поднеси к лицу.

Пусть век запомнит этот лик,
Предсмертный губ твоих изгиб.
И знай, поэт, что в этот миг
Родился ты, а не погиб.

Все то, что мы выдыхаем в холодный день:
комочки снов, туманные струйки обид,
и те пузыри, которыми дышит земля,

и дым из труб, и пар незастывшей реки,
и облако над лоханью, в которой отмыть
упорно стараются черного кобеля,

и серый дым, и пар нефтяной реки,
и наши вздохи, и утренние зевки,
и все боязливо-беспомощные слова –

уходят вверх – и пройдя через семь небес
и семь золотых завес – мировых кулис –
преображаются в звезды и сыплются вниз –

гляди – каким мерцающим кружевом лент,
алмазными искрами крестиков и колец –
как будто ангелов цех потрудился тут.

Так небеса нас учат писать стихи,
так нас посещает вечность, пока снега
летят, не касаясь черной, жадной земли.