Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

В горах жил старый Рюбецаль {13} 13 В старинных немецких легендах рассказывается о властителе Исполиновых гор в Силезии, добром духе Рюбецале, который помогает беднякам и наказывает жадных богачей. ,
О нем мы не забудем.
Его с вершин тянуло вдаль
К простым и бедным людям.
Хотел он их спасти от зол,
Но видел: правды нету,
И батраком одетый шел
Искать добра по свету.
Спускался он с высоких скал,
Одет крестьянкой древней,
И у крестьянок узнавал
Про бедствия в деревне.
Когда ложились люди спать,
Он слушал их молитвы,
Чтоб горе времени понять
И выйти с ним на битву.
Он на базарах городских
Толкался в людном месте
И узнавал из уст людских
Суждения и вести.
Не раз по селам он шагал,
Суровой верен клятве.
Голодных в гости приглашал
И помогал им в жатве.
Когда ж ревел буран вокруг,
Смирял он непогоду.
Так великана добрый дух
В беде служил народу.
…Однажды, продан и гоним,
Народ ушел в изгнанье,
Но великан остался с ним
В немом его страданье.
Он на плечах могучих нес
Крестьянский скарб убогий
И, запряжен в тяжелый воз,
По пыльной шел дороге.
Шагал не сломленный бедой,
И верилось бездомным,
Что это — родину с собой
Он в сердце нес огромном.
Когда спадал к закату зной,
В долинах нелюдимых
Свой скудный, черствый хлеб дневной
Он ел в кругу гонимых…
Жил-был на свете Рюбецаль,
О нем мы не забудем.
Он с гор ушел в земную даль,
К простым и бедным людям.

Мы, немцы… Разум нам застлала мгла.
Величия взыскуя, с толку сбиты,
Творили мы преступные дела,
Философы, поэты и… бандиты.
Нас, немцев, буйных, словно троглодиты,
Соседям гнать пришлось из-за стола.
Нас далеко фанфара завела,
И мы по горло нашим бредом сыты.
Жилища наши сожжены дотла.
Дороги наши бомбами разрыты.
Наука с непривычки тяжела.
Но, если нам, во искупленье зла,
Пророческие истины открыты,
Вовеки немцам слава и хвала!

Он тверд, как сталь, он неотступно строг,
Тот скрытый взгляд, что в душу мне нацелен,
Из тайных недр, из вековых расселин
В меня в упор глядит ее зрачок.
Недвижный взгляд — он с первого же дня
Везде со мной суров и одинаков.
Не скрыться от него: из беглых знаков
Моих стихов глядит он на меня.
И всякий раз, охватывая сразу
Все, что я создал по его приказу,
Он снова гонит мысль мою вперед.
И молча вижу, затаив дыханье,
Как изнутри растет его сверканье
И в глубь своих глубин меня берет…

Где мертвый город вздыбил лес руин,
Повис канат — прямой и напряженный.
И кто-то встал. И как завороженный
Над страшной глубью двинулся один.
Над плеском рук, над суетой людской
По зыбкой кромке шел вперед с трудом он,
Внизу толпы качался темный гомон,
И он ей сверху подал знак рукой.
Как вдруг шатнулся, отступил назад
И рухнул вниз — на дно зубчатой бездны,
И всех на камни в ужасе поверг…
Когда ж опять взглянули люди вверх,
Увидели: прямой и бесполезный
Еще дрожит натянутый канат.

Посреди земного бытия
ты узрел меж городских развалин
желтый лист осеннего литья.
Легче дуновенья он повис,
отрешен от силы притяженья,
не желая опускаться вниз.
Он нырял, чтоб всплыть над миром вновь,
чтоб застыть в лазури недвижимо,
ржавый, как свернувшаяся кровь.
Ржавый лист, молитвенно шурша,
он глядел на умиранье листьев
и насквозь светился, как душа.
Став прозрачней божьего лица
и существованья неземного
и листком из вечного венца,
он блеснул, блаженно прояснен,
и отлету, и исчезновенью
упоенно покорился он.
Наземь, в растворенье, в никуда…
И как лист осенний, полетела
жизнь твоя, отрада и беда.
Как она блеснула ввечеру,
в миг, когда средь бытия земного
желтый лист узрел ты на ветру!

Из груды того, что писали чернила,
Из тысяч картин, поражавших наш глаз,
Что память незыблемо нам сохранила?
Лишь то, что звало к человечности нас.
Стоят триумфальные арки, колонны,
Чтоб славой военной века дорожить.
Но чем на земле дорожат миллионы?
Надеждою по-человечески жить.
Где меркнет искусство ораторской речи,
Бенгальский огонь изощренных умов,
Усталую душу ласкает и лечит
Простое тепло человеческих слов.
И сколько бы песен нам в жизни ни спели,
Каких бы ни слушали оперных див,
Звучит в нашем сердце еще с колыбели
Знакомый до слез человечный мотив.
Что было задумано дерзко и смело,
Фантазии, грезы, порывы — умрут.
И только останется доброе дело:
На пользу людей человеческий труд.
Но быть человеком — не так это просто,
Но быть человеком — геройство в наш век!
О, встать бы и крикнуть с трибуны, с помоста:
Храни человечность свою, человек!