Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

И я не был при этом! Я упустил именно это мгновение, хотя неустанно, день за днем, ожидал появления канатоходца. (Более того, я не раз видел во сне этот номер, — и мне казалось, что я сам исполняю этот танец на канате.)

Когда оцепление было снято, люди столпились на месте происшествия и увидели ровную мостовую, на которой не осталось ни малейших следов случившегося. И снова день за днем стояли люди у этого места и смотрели туда, где не на что было смотреть, — и как прежде они глядели в небо, так теперь уставились в землю, и я стоял вместе с ними и тоже глазел.

Вот ведь вздор, так вздор! Ничего не было, и все же они смотрели как зачарованные, и я тоже не мог оторвать взгляд от этого места.

Люди тянулись сюда издалека, шли пешком, ехали на велосипедах и в автомобилях, стояли и глядели, и шептались, и прислушивались, и тут я сделался настоящим выдумщиком и популярным сказочником, и меня постоянно окружала толпа благоговейных и доверчивых слушателей.

Не было такой нелепости, в которую не поверили бы эти люди, да я и сам очень скоро поверил в фантастические истории, которые рассказывал. Канатный плясун превратился в моих рассказах в сказочного героя, мне нравилось украшать его прошлое легендами, и единственно, чем я мог от него отделаться, было преувеличение до нелепейшего гротеска, при котором весь мой обман лопался, как воздушный шар. В то, что канат после падения плясуна еще долго раскачивался из стороны в сторону, — верили все; в то, что канатоходец врезался при своем падении на три метра в землю и теперь покоится на трехметровой глубине под землей, — в это верили лишь некоторые, наиболее стойкие; в то, что по ночам дух канатоходца витает над тросом, верили тоже немногие; а вот в то, что канатоходец был совершенно необыкновенным человеком, — верили все. А когда я наконец рассказал всю правду о происшедшем, то мне сперва не поверил никто и меня чуть было не прогнали с площади как обманщика, и если этого не случилось, то лишь потому, что я обладал теперь неотразимой силой убеждения, — люди верили мне, ибо я и сам на время безраздельно подчинился этому вздору. Так удалось мне наконец, после немалых усилий, убедительно представить истинное положение дел и избавить людей от власти нелепицы.

Вот какой понадобился окольный путь, чтобы добраться до истины. Сперва я оборонялся от этого вздора, потом он овладел мною, но я смог его одолеть лишь тогда, когда довел его до полного абсурда, — вот тут и наступил решительный перелом. Хочу ли я этим сказать, что нелепость можно побороть только таким образом? Ни в коем случае. Многие найдут в себе силу сразу же плюнуть и отвернуться от глупости. Иные останутся и будут упорно радеть за истину. Другие будут стоять и глазеть, поглощенные слухами, сами как бы воплощение слухов, но и они в один прекрасный день доберутся до истины. Самые распалившиеся остынут быстрее, а равнодушно-суеверные с трудом избавятся от суеверия. И поэтому человек страстный, одержимый окажется ближе к истине, чем тот, кто бесстрастно ищет в ней «вероятности» или принимает как «рабочую гипотезу».

Правда постигается всего лучше, когда ее ищут стеная .

Жил некогда на свете «невозможный человек». Ко всему невозможному, что делал этот невозможный человек, следует добавить и его невозможное отношение к женщине, которая любила его самозабвенно, всем сердцем. Невозможный человек принимал эту любовь и не мог на нее ответить — он вообще не любил никого, кроме себя, — и он делал все, чтобы всеми возможными способами оскорблять и мучить любящую его женщину.

От времени до времени у него возникала мысль, что у них сложились отношения совершенно невозможные, — и когда он так думал, у него на мгновение появлялось такое чувство, будто в нем живет и некий другой человек, быть может даже возможный человек, — но уж такой маленький, такой не развившийся был этот «другой», что и говорить-то о нем не стоило, — нечто жалкое, убогое, скудное, погребенное глубоко под наростом времени.

Так вот и жил невозможный человек под корой своей невероятной черствости, пока однажды не произошло убийство. В своей любви к невозможному человеку любившая его женщина стала со временем также невозможным человеком и из-за своей несчастной любви приносила невероятные страдания другому человеку, любившему ее всем сердцем, — она мучила и дурачила его, хотя он делал все для того, чтобы быть ею любимым. Наконец и этот третий стал постепенно — от любви своей — невозможным человеком и однажды совершил самое невозможное: застрелил эту невероятно мучившую его любимую женщину.