Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

— Прекратить безобразие! Кто крикнул «браво»? — И за одним из столиков громко затянули: «Германия, Германия превыше всего…»

— Эй вы, банда, встать! — скомандовали сидевшие за этим столиком, но тут появился полицейский.

— Господа, по случаю убийства австрийского престолонаследника и его супруги предписано немедленно закрыть все увеселительные заведения.

Хозяйка всхлипывала, прикрываясь носовым платком.

Крейбих встал из-за стола, за которым пели «Германия, Германия», и подошел к полицейскому.

— Арестуйте негодяя, крикнувшего «браво».

Публика ринулась к выходу, только Магда все еще стояла на эстраде. Наклонив голову и подавшись вперед, она словно напряженно вслушивалась в неведомое, пока занавес, медленно и беззвучно сдвигаясь, не скрыл ее.

— Пойдем, пойдем, — потянул меня Гартингер за руку.

Крейбих и на улице не отставал от полицейского, а тот все повторял:

— Кого вы подозреваете? Не могу же я ни с того ни с сего арестовать человека.

Мимо нас, прижимаясь к стенам домов, прошмыгнули, словно спасаясь от погони, доктор Гох и Зак. На угловом доме уже висел экстренный выпуск «Мюнхенских новостей». Названо было имя убийцы: Принсип.

— Да здравствует Принсип! — крикнул я.

Несколько человек, стоявших поблизости, в ужасе разбежались.

Мопс отпрянул.

— И ты еще смеешь называть себя немцем! Стыдись!

Интернат святого Иоанна… Охотничий домик… Как часто Мопс, бывало, говорил мне: «Стыдись!»

И я улыбнулся ему.

Но Гартингер вцепился мне в руку:

— Однако хватит этих сумасшедших выходок! Пошли!

С жадностью слушал я Гартингера, рассказывавшего об антивоенных выступлениях рабочих во всех странах.

— На этот раз военная гроза прошла мимо, — уверенно сказал Гартингер, и я снял с полки путеводитель Бедекера: мы собирались наметить план интересной летней поездки. Теперь нам хотелось поехать на озеро Гарда. Гартингер водил пальцем по маршруту: Инсбрук, потом вдоль Форарльбергской железной дороги до Линдека, оттуда в Эцталь, Боцен, Меран, Риволи, или: Инсбрук-Бреннер-Триент. Палец Гартингера остановился на озере Гарда, а я прочитал вслух из Бедекера: «Вода в озере большей частью темно-голубого цвета».

— Слышали? — крикнул нам с улицы в окно Мопс. — Перед казармой на Тюркенштрассе толпятся солдаты в походной форме защитного цвета.

— Защитного? — так и подскочил Гартингер.

— Защитного! Ну, наконец-то! — вырвалось у меня.

— Я хочу записаться добровольцем! — снова крикнул Мопс, дожидавшийся нас внизу.

«Вода в нем большей частью темно-голубого цвета»… На столе все еще лежал раскрытый Бедекер…

У широких ворот казармы группами стояли солдаты лейб-гвардейского пехотного полка в новенькой походной форме.

— Что случилось? — спросил, подойдя к одному из них, Гартингер.

— Ничего не случилось! Война случилась! — Солдат благодушно рассмеялся и продолжал разговор с товарищем.

На казарменном дворе послышались слова команды, часовые взяли на караул, и отряд, возглавляемый лейтенантом, вышел на Тюркенштрассе. За марширующим отрядом сомкнулась безмолвная толпа любопытных, время от времени в это удаляющееся безмолвие падала энергичная барабанная дробь.

— Сейчас, верно, объявят, что мы вступили в состояние войны, — сказал за моей спиной запыхавшийся толстяк.

Кругом делились новостями: в Обервизенфельде пойманы два сербских шпиона, переодетых монахинями. Эти разбойники, эти негодяи намеревались отравить колодцы… Над Нюрнбергом уже видели вражеский самолет… Да, да, это правда, в Восточную Пруссию ворвались казаки, они рубят женщин, стариков, детей — всех без разбору…

Порывисто обернувшись к нам, Мопс сказал:

— Наконец-то пришло великое слияние. Наконец-то все мы — единый народ… Я иду добровольцем…

Раздалась барабанная дробь, и лейтенант объявил, что Германия вступила в войну. Многие в толпе нерешительно сняли шляпы. И еще долго после того, как отряд покинул площадь, люди, точно пригвожденные, не двигались с места.

Под перезвон курантов разводящий вел по Бринерштрассе смену караула. Громовое «ура» прокатилось по площади. Оркестр играл «Стражу на Рейне». Мопс запрокинул голову и пел, пел… Я дотронулся до него:

— Пойдем!

Он отвернулся:

— Мне с вами говорить не о чем… Для вас нет ничего святого… — Песня отдаляла от нас Мопса, что-то непроницаемое окутывало его, до него не доходил ни один из наших доводов.

— Послушай, ведь все это не так, да слушай же… — пытался я переубедить Мопса, но он оттолкнул мою руку: