Иван Денисенко - Безымянная частота

мелодия села, что в памяти увязла.

Мой чёрно-белый сон, цветное синема,

калейдоскоп огней, фрагменты старых фото.

Бродила по земле весёлая зима –

кому-то невтерпёж, прекрасна для кого-то.

И ветер продлевал бредущих силуэт,

и мир был до корней морозами прополот,

и небосвод вбирал, чтоб через много лет

всё это вспоминать, найдя достойный повод.

И холод шёл вослед: какую ни надень

шубейку, а не стой, беги до самой цели…

Благословляю день, холодный зимний день,

случившийся давно и длящийся доселе –

в любом из этих снов, в любой из этих строк,

сопящих из меня, как ярки из закута –

из дальних февралей пробившийся росток,

исток дорог, ещё не пройденных покуда.

***

Тане

Без тебя и море не море,

и пусты любые аллеи,

и рассветный ветер – в миноре,

и закатный свет тяжелее.

И простор отчаянно узок,

и смертельно тесен местами.

Без тебя любая из музык –

просто знаки на нотном стане.

И несутся дни суматошно,

бесполезно и равнодушно…

Мне никак без тебя не можно,

никогда без тебя не нужно.

Переполнен словами, снами,

обживая в эпохе нишу,

я себя без тебя не знаю,

я себя вне тебя не вижу.

Ощущать бытие всей кожей,

слышать жизнь и пути за нею –

только вместе. Прости, похоже,

без тебя совсем не умею.

Я нашёл тебя так внезапно –

и отчётливо понял вскоре:

без тебя немыслимо завтра,

без тебя и море не море –

словно жить ему неохота

в этих серых минутах вязких…

Я нашёл тебя, как находят

тот цветок, что бывает в сказках –

в лабиринтах осенних улиц,

у истока иного мира.

Хорошо, что не разминулись.

Замечательно, что не мимо.

***

Беззвучно входит в ночь моя лачуга,

накрыла землю ледяная кашица.

Мне кажется, что лето – это чудо,

а больше ничего уже не кажется.

Не кажется, что снова что-то надо,

что надо лезть из кожи, метя на люди

и в люди, ибо эта буффонада

достала хуже надолбов и наледи.

Что мне осталось, кроме «Авва Отче»,

на панцире очнувшегося оползня?

(Возможно, образ мог бы быть и чётче,

зато никто не скажет, что необразно.)

Смотрю в окно, как в пустоту – из чума,

такая тишь – неловко и прокашляться:

не разбудить бы дремлющее чудо…

Пускай мерцает – и подольше кажется.

***

Февраль раздёрган. В перспективу вперив

холодный взгляд, верша за взмахом взмах,

за неименьем времени и перьев

он пишет строчки снегом на домах.

То трудится, то приникает к стёклам –

иные развлеченья не даны.

Он заключён до марта в этом блёклом

пространстве о четыре стороны.

И остаётся биться ветром в стену,

ныть сквозняком, тереться о стекло.

Проходит ночь, и день спешит на смену,

но не светло, вовеки не светло.

О, вечное предчувствие антракта,

безвольный снег, игрушечный квартал –

ведь кто-то это создал всё, ведь как-то

придумал, населил и запитал.

И ты вначале веришь зданьям, трубам,

портретам, окнам, лицам, городам,

и лишь позднее станешь чёрствым, грубым,

и прежней жизни не увидишь там –

в той точке, где февраль внезапно замер,

сражённый насовсем и наповал

глухой морзянкой из соседних камер,

чье нахожденье здесь подозревал.

Вы неподвижны и угрюмы – оба.

И всё условно – впрочем, как всегда.

От этого роскошного сугроба –

ещё чуть-чуть – не будет и следа.

Но нынче ночь, и марево, и минус,

и снег искрист, и руку режет наст,

и каждый дом тепло шумит, как примус,

приземист, неподвижен, коренаст.

И ночь, по всем приметам, очень рада –

всё те же здесь, всё там же, всё о том:

и ты стоишь у чёрного квадрата,

и тот, другой, стучится в каждый дом.

Дома, дарованные мне

Хоть переездов было – тьма,

и за привалом шёл привал,

так странно вновь встречать дома,

в которых я квартировал.

Дома с геранью на окне,

с черновиками там и тут,

вдруг повстречавшиеся мне,

на время давшие приют.

Дома, чьи лампочки желты,

а через стены льётся речь,

и все так запросто на ты,

что плюнь и даже не перечь.

Дома, где трудно засыпать

и часто шепчешь: «Сон, ловись»,

когда к полуночи опять

струится скрип из половиц.

Здесь мебель вроде не стара,

но явно близок юбилей –

при колебаниях стола

попробуй кофе не пролей.

И за окном то белый двор,

то с крыш струящийся ручей,

то отравивший всё раствор

не наступающих ночей.

Весёлых кошек кутерьма,