Я бы нашел самый вредный фрион
И утопил в нем
Всех этих дрюонов,
Прах с похорон переслал бы в ООН,
Взял бы себе псевдоним Гершензон
И в поднебесье
Бесстыдный, как дрон,
Вечно невинно ловил покемонов.
Или вот коммуналка.
Грязная, сизая.
Люди лежат вповалку,
Мальчик с кастрюли слизывает
Засохшие щи.
Старушка,
На вид матрона,
Ощипывает ворону,
Дети глядят
В скворечник —
А там
Отдельные косточки.
Прокаженный
Гуляет с тросточкой
По брусчатке.
Толстуха
У церкви
Молчит,
Продает початки
Кукурузы.
Пыль шелестит,
Точно
В пустыне.
Убийцы ходят по улицам
Улыбаются
Говорят
Нас здесь нет
Доброе утро граждане
Окно с десяти утра
Без паспорта не входить
Покажи что в сумочке
Руки на капот
Смотрел бы лучше футбол
Ох как мы в Мариуполе
Дамаске
Цхинвали
Гори
За Леху из Воркуты
За родину
За многополярный мир
Тридцать
Тридцать один
Тридцать два
Это не трупы, это температура
Чайку хотите
Будет вам чаек
Жесткие диски
Стул дайте не тот другой
Шестого мая нанес
С преступным умыслом
Не стукнул
Надо сотрудничать
В пресс-хату захотел
Подъем
У него инфаркт
Желаем скорейшего выздоровления
В церковь ходи
Кормил двух попугаев
На деньги иностранных организаций
ГБОУ СДЮШОР
Выпей за родину ты не мужик что ли
За батяню
За кипятильник
За Вальку которая в пять лет выиграла конкурс красоты
Шторы закрой
Ничего ей блядь понравится
За Карима
Алюминевая же больно
Я его через два года нашел
Кричал
Это не трупы, это температура
Наше время
Пришло
Нас здесь нет
Вас тоже скоро не будет
Либеральный марксофоб,
Патриот для виду
Фапал на кредитный своп
На народ в обидах,
Но однажды на Тверской
Страшный парень с фиксой
Погрузил его в покой
Новоросской финкой.
Духовенство тоже страдает
Жучка лает у прихода,
Липнут грубые власы,
Не дает с утра прохода
Прихожанка-две косы,
Смотрит пумой из косынки,
Водит пальцем по щеке:
Две ноги дрожат, как льдинки
В жарком марте на реке.
А на что куплю я мыло?
Если наш архиерей
Весь бюджет спустил на Силы
И таблички для дверей,
Ни помыться, ни побриться,
Ни на исповедь конфет,
Отощал, как хиппи в Битце,
До поста пустой буфет.
Остается, в самом деле,
Под вонючий чад свечи
В Синодальном во отделе
Воровать в ночи ключи.
Мы разучились сопротивляться
Пока один кричал «доколе»,
Другой очнулся – и в сугроб.
А третий научился в школе,
Что весь итог у жизни – гроб.
И нам, коллеги, выпить, что ли,
Поплакать и послушать ГрОб.
Мы стареем и тихо спиваемся
От вина похмелье жуткое,
А от пива – очень милое,
Только вот под кожей чуткою
Жир растет со страшной силою.
Я бы плоть растренил хилую
И вино ебенил сутками,
Было б только с пива – жуткое,
От вина – любовно-милое.
Плач неурбанизированного горожанина
Или вот глаз. Как эпоха, просторный.
Смотрят угрюмо палочки, колбы,
Видят сквозь пальцы с налетом касторным
Зубы, и скобы, и челюсти воблы,
Сжатой глазетом вчерашней газеты.
Там, за газетой, воняет клозетом,
Рядом с больницей, зажав сигарету,
В гладком пальто и пугливом берете
Ждет официантку философ усталый,
Жмется к забору, усатый и вялый,
Думает мельком о норковой шапке,
Папке с конспектом, лягушках и шляпке.
Мимо, как часто весенней порою,
Гопники бродят по двое-по трое,
Читать дальше