Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

Человек! Вотще твои стремленья
К благодатной манне обновленья
На нечистом поприще, где каждый
Дышит благ материальных жаждой.
Возродись! – И да не идет мимо
Та с Христом беседа Никодима!

Чрез римский форум проходила
Толпа, шумя, как ураган,
И толковала, и судила
О вере первых христиан, –
И говорил народ надменный:
«Они – безумцы! Сброд презренный!
Пускай предстанут на ответ:
Где их религия? Ни храмов
У них великолепных нет,
Ни факелов, ни фимиамов,
Ни чаш блестящих, ни венцов,
Ни божьих ликов изваянных,
Ни в тогах, пурпуром убранных,
С осанкой важною – жрецов.
Богаты мы, они – убоги.
Пускай укажут, где их боги?
Хоть на картине пусть дадут –
Кого они, безверцы, чтут!
На нас пусть взглянут! Мы находим
Везде бессмертных, всесвятых,
Мы сами, размножая их,
Героев, кесарей возводим
В верховный ряд богов своих.
Их лики всюду всем открыты,
А те безбожники… Карать!
Казнить собак! Им нет защиты,
Их доля – в муках умирать».

«Наш бог – не в позлащенных храмах, –
Гласит креста покорный сын, –
Не в изваяньях он, не в рамах
Пестро малеванных картин.
Единый храм его достоин,
И этот – им самим устроен,
И этот – тесен для него.
Взгляните! Это – храм вселенной,
Где он сияет – царь бессменный,
В венце величья своего.
Кого не в силах мы постигнуть,
Тому, при помощи людской,
Мы и не мыслим храм воздвигнуть
Своею слабою рукой.
Пред тем, кто солнцем и звездами
Сам осветил свой дом пред нами,
Мы не дерзаем втуне жечь
Ни бедных факелов, ни свеч,
Чадить ему кадильным дымом,
Когда пред ним, для нас незримым,
Клубится весь земной туман,
И, разомкнув свои затворы,
Огнем и дымом дышат горы,
И темно-синий океан,
Необозримый, неисходный,
Вседневно – годы и века –
Вздымает к небу пар свой водный,
Его свивая в облака.
Но храмы есть у нас иные,
Другие жертвенники есть,
Нерукотворные, живые,
Ему, невидимому, в честь,
Бог дал нам плоть – вот церковь наша
Где вечный огнь горит в крови;
Душа – алтарь в нем, сердце – чаша
С елеем веры и любви.
И часто тот, кто сущ от века,
Кому вселенной мал объем,
В смиренном сердце человека
Вмещаясь, обитает в нем.
У нас в груди – жилище бога,
А храм ваш храмом лишь слывет, –
Средь камней мертвого чертога
Источник жизни не живет.
Порой, бездомные в пустыне,
Мы соберемся в тишине,
И бог во всей своей святыне
Меж нас присутствует вполне.
На что нам ваши изваянья,
Коль тот, кто к жизни нас воззвал,
Зиждитель мира, царь созданья –
В нас сам свой образ изваял?
На что жрецы нам? Кто посмеет
Нам божью волю толковать?
Не ум, но сердце разумеет
Великих истин благодать.
Приди, разумный проповедник!
Вещай – и место восприми,
Как наш о боге собеседник,
Как наш собрат, но не посредник
Меж вечным богом и людьми!
Среди тревог земных спокойный,
В своей небесной чистоте,
Один посредник был достойный –
Один, – он распят на кресте.
Его верховного закона
Святое слово нам дано,
Он нам сказал во время оно:
«Отец, и я, и вы – одно»,
За то, что сладость истин новых
Прияли мы, – казните нас!
Средь лютых казней, нам готовых,
0 Мы палачей своих суровых
Благословим в последний час».

Пред мохнатой елью, средь златого лета,
Свежей и прозрачной зеленью одета,
Юная береза красотой хвалилась,
Хоть на той же почве и она родилась.
Шепотом лукавым с хитрою уклонкой
«Я, – лепечет, – видишь – лист имею тонкой,
Цвет моей одежды – нежный, самый модный,
Кожицею белой ствол мой благородный
Ловко так обтянут; ты ж своей иглою
Колешь проходящих, пачкаешь смолою,
На коре еловой, грубой, чешуистой,
Между темных трещин мох сидит нечистый…
Видишь – я бросаю в виде легкой сетки
Кружевные тени. Не мои ли ветки
Вяжут в мягкий веник, чтоб средь жаркой ванны
От него струился пар благоуханный?
В духов день березку ставят в угол горниц,
Вносят в церковь божью, в келий затворниц.
От тебя ж отрезки по дороге пыльной
Мечут, устилая ими путь могильный,
И где путь тот грустный ельником означат,
Там, идя за гробом, добры люди плачут».
Ель, угрюмо стоя, темная, молчала
И едва верхушкой на ту речь качала.
Вдруг ударил ветер с ревом непогоды,
Пыль столбом вскрутилась, взволновались воды, –
Так же всё стояла ель не беспокоясь,
Гибкая ж береза кланялась ей в пояс.
Осень хвать с налету и зима с разбега, –