Александр Матвеев - «Касалась Муза щёк моих…»

© Матвеев А. И., 2019

© Оформление. ИПО «У Никитских ворот», 2019

Александр Матвеев – поэт прямого стиля. Ему, бесспорно, близка некрасовская лира, он не приемлет никакой игры, главное для него – накал высказывания. Он пускает свои слова по кратчайшему к сердцу читателя пути. В книге «Касалась Муза щёк моих…» это его свойство раскрывается в полной мере и являет нам разные свои грани.

Для меня в поэзии Матвеева важно, что он и не пытается скрыться за лирическим героем. Он в каждом катрене остаётся самим собой, человеком чести, не лишённым лирического самосознания, но при этом неизменно делающим выбор в пользу благородства.

Прошу я Бога: «Помоги!

Не дай мне сердцем очерстветь.

От зла меня убереги,

Гордыню дай преодолеть».

В душе моей и страх, и стыд…

С иконы – строгие глаза —

Безмолвно плачу я навзрыд,

И на доске святой – слеза.

Стучат в морозное окно

Синицы клювами с утра;

И ярко солнце, и темно,

И словно не было вчера;

Сгребу с тропинки снег ночной

И печь неспешно затоплю;

Схожу к колодцу за водой

И Божьих птичек накормлю.

Первое стихотворение – это заявка, та самая планка, в нём намечены все те пути, по которым Матвеев поведёт читателя. Здесь и прозрачная форма, и выверенная рифма, и большая доля поэтического самопожертвования, и холодок вечности, от которого не мёрзнешь, а преисполняешься достоинством и пониманием смысла жизни.

Природа имеет для творчества Александра Матвеева почти определяющее значение. И это видно по второму стихотворению в книге. Здесь боль природы он пропускает через себя, делает её предметом стихотворного осмысления, а впоследствии и очищения:

Пришёл пожар в мою Сибирь —

Проникнут к ней благоговеньем.

Как изменился нынче мир,

Нет ни к чему уже почтенья.

Насупил брови наш Байкал,

Ведь и к нему идут пожары,

В опасности и стар, и мал, —

Боятся ль люди Божьей кары?

Молиться нужно? Да. Молись, —

Греховный мир спасёт молитва.

Но, помолившись, потрудись, —

Не победить врага без битвы.

Пожар мы сможем одолеть, —

Всевышний нам в беде поможет.

Но… Не мешало бы прозреть, —

Жить без почтения негоже.

В этих строках масштаб личности автора сразу заметен. Он образность «насупил брови наш Байкал» умело подстраивает под общую задачу стихотворения. А пожар воспринимает как возможность народного движения и народного преодоления. Очень интересно использование в рамках прямого стиля приёмов раннего символизма, а также обращение к высшим силам не как к спасению, а как к прозрению.

Мотив прозрения вообще для Матвеева один из основных. Им пронизаны многие тексты книги. И везде он воспринимает Бога не как панацею от всех бед, а как воззвание к совести, к памяти, к лучшему в человеке:

…А жить непросто, ой непросто, —

Забыт и Бог, и Человек.

В мозгах свирепствует короста,

С катушек съехал целый век, —

Ложь беззастенчиво струится,

Лишь не фальшивят в пенье птицы.

Сурово время – мир суровый…

Вдруг показалось мне на миг,

Что на иконе хмурит брови

Знакомый с детства Божий лик.

Жестоко время. Что же дальше? —

Избавь, Всевышний, нас от фальши.

Через религиозное созерцание Матвеев настраивает свою творческую оптику так, что суета, мелочность жизни в объектив не попадают, а святые чувства и подлинные переживания обнажаются и вызывают у читателя катарсис.

Мне кажется любопытным то, как Матвеев выбирает адресатов своих стихов. Для него эта часть творчества очень важна. Его не устраивает обращение к читателю абстрактному, он меняет этот ракурс в зависимости от той художественной задачи, которую перед собой ставит. Иногда он обращается сам к себе, к своей жизни, к своему опыту:

Старался рифмы я прогнать

Той ночью безуспешно.

Они печальны: «ать-два-ать…» —

До боли безутешны.

Кто горестных направил в стих,

Маршировать заставил?

…Касалась Муза щёк моих

Горячими устами.

Иногда к конкретным людям из других поколений, из других социальных групп, попросту из другой жизни: