Алексей Недогонов - Дорога моей земли

Мне больно было в те мгновенья,
когда, не овладев собой,
я жил до умопомраченья
опасной нашею судьбой.

Но перед боем слабость эту
я принимал как трубный звук:
коль есть враги — покоя нету,
коль нет покоя — нет разлук!

Походный отдых безотраден:
сарматской тучей мрак примят;
и гром и ядра крупных градин
по кровлям раненым гремят.

Мы вечером на полустанке
в унгарской мызе для троих
шинели чиним, а портянки
без печки сушим, сев на них.

До дремы сократив ночевку,
в Коломну из чужой страны
пишу я письма под диктовку
неосторожной тишины.

Как сторож писем на чужбине,
«ТТ» улегся на столе,
с восьмью в остывшем магазине,
с девятым — запасным —
в стволе.

Хозяйка, молча спички вынув,
как стеклодув, дыша в золу,
прикладами от карабинов
растапливает печь в углу.

И вижу я кусочек рая
в огне, дремавшем, как сова:
веселым пламенем играя,
трещат шварцвальдские дрова.

Трещат! Стреляют без осечки.
Сорочьим треском полон дом…

И потянуло вдруг от печки
дымками панихидной свечки,
смолою,
краской и дождем.

Мы шли домой по следу пятен:
вдоль европейских городков —
круги, ручьи,
квадраты вмятин
копыт,
колес
и башмаков.

Через долины штурмовые,
вдоль городов,
садов
и рвов,
без поездов —
мы шли в Россию,
назад,
стрелою тех следов.

Тех, что остались от движенья
машин,
людей
и лошадей,
что стали тенью отраженья
неумирающих дождей.

Мы шли в Россию. И над нами
летело, весело гудя,
из солнца сотканное знамя
победоносного дождя.

В рукоплескание Державы
полки спасителей Земли
через умытые заставы
на площадь Красную вошли…

Я верил, что мелькнут во взоре
лучи гранитного огня,
что каска в черном лабрадоре
не отразится без меня!

Запомни дату:
в сорок пятом,
в июне, у Москвы-реки,
на Красной площади квадратом
стояли сводные полки.

Еще с утра, еще сначала,
полудня не перегодя,
на серебре фанфар звучала
святая музыка дождя, —

дождя, знакомого солдатам
по тем местам — подъемам, скатам,
где каждый мок, стрелял, вставал,
чтоб, сблизившись с врагом проклятым,
убить, сразить его прикладом
иль очередью.
Наповал.
Под адским ливнем.

Над парадом
шел дождь и не переставал.

Дождь, под которым мы трудились
на ратном поле, под свинцом,
где врукопашную сходились
с фашистами — к лицу лицом…

Качнув штыки,
знамена,
каски,
герои битв прошли во всем
неповторимом,
словно в сказке,
великолепии своем.

Дождь омывал знамена славы,
шумевшие в чужом краю
у Кенигсберга и Либавы,
у Будапешта и Моравы, —
в неостывающем бою;

шумевшие на поле брани
от Альп до северной волны
и кончившие путь на грани
Берлина —
на меридиане
остановившейся войны.

За сводными — в конце колонны,
опущенные на древках,
качнулись прусские знамена
у победителей в руках.

Они как будто слезным взглядом
окидывали всех,
кто рядом
над их концом торжествовал,
склонив к ногам их…

Над парадом
шел дождь.
И не переставал.

Я вновь, мой друг, с тобой сегодня.
Закрой глаза, со мной пройди:
вот видишь — берег,
пристань,
сходня…
В тот день над Волгой шли дожди…

Я не забуду час прощанья
с тобой, мой друг,
любовь моя:
в тот час слезою заклинанья
благословила ты меня.

Не удержавшись от стремленья,
дыханья не переводя,
я поцелуем снял в волненье
с твоих ресниц слезу терпенья.
— Ты плачешь?
— Это от дождя…

Все проясняется с годами.
Пусть нынче верится тебе,
что дождь был третьим между нами —
в твоей судьбе,
в моей судьбе.

Шумя, он вновь идет Москвою,
ее проулками тесним.
Ты с непокрытой головою
выходишь в дождь.
Ты дружишь с ним.

Он — светлый знак в твоей надежде,
незатемненный знак того,
что ты пройдешь со мной, как прежде,
садами счастья моего…