Роберт Рождественский - Лучшие стихи

пробегаючи,

вся Ивановская площадь

взвыла

в хохоте,

так что брызнули с крестов

стаи галочьи!..

А мужик упал на землю,

как подрезали.

И не слышал он

ни хохота,

ни карканья…

Сам

боярин Троекуров

не побрезговали:

подошли к мужичку

и в личность

харкнули.

И сказали так боярин:

«Будя!

Досыта

посмеялись.

А теперь давай похмуримся.

Батогами его!

Но чтоб —

не до смерти.

Чтоб денечка два пожил

да помучился…»

Ой, взлетели батоги

посреди весны.

Вился каждый батожок

в небе

пташкою.

И оттудова —

да поперек спины!

Поперек спины —

да все с оттяжкою!

Чтобы думал —

знал!

Чтобы впрок —

для всех!

Чтоб вокруг тебя

стало красненько!

Да с размахом —

а-ах!

Чтоб до сердца —

э-эх!

И еще раз —

о-ох!

И —

полразика!..

– В землю смотришь, холоп?

– В землю смотрю.

– Полетать хотел?

– И теперь хочу.

– Аки птица, говоришь?

– Аки птица, говорю.

– Ну, а дальше как?

– Непременно взлечу!

Мужичонка-лиходей —

рожа варежкой, —

одичалых собак

пугая стонами,

в ночь промозглую

лежал на Ивановской,

будто черный крест —

руки в стороны.

Посредине государства,

затаенного во мгле,

посреди берез

и зарослей смородинных,

на заплаканной,

залатанной,

загадочной Земле

хлеборобов,

храбрецов

и юродивых.

Посреди иконных ликов

и немыслимых личин,

бормотанья

и тоски неосознанной,

посреди пиров и пыток,

пьяных песен и лучин

человек лежал ничком

в крови

собственной.

Он лежал один,

и не было

ни звезд, ни облаков.

Он лежал,

широко глаза открывши…

И спина его горела

не от царских батогов, —

прорастали крылья в ней.

Крылья.

Крылышки.

Скоро полночь.

Грохочут шаги в тишине…

Отражаясь от каменных стен и веков,

эхо памяти

медленно плещет во мне…

Двести десять шагов,

двести десять шагов…

Через все, что мы вынесли,

превозмогли, —

двести десять шагов

непростого пути…

Вся история

нашей живучей

Земли —

предисловие

к этим

двумстам десяти!..

Двести десять шагов,

двести десять шагов.

Мимо долгой,

бессонной

Кремлевской стены.

Сквозь безмолвье

ушедших в легенду

полков

и большую усталость

последней войны…

Память, память,

за собою позови

в те далекие,

промчавшиеся дни.

Ты друзей моих ушедших

оживи,

а друзьям живущим

молодость верни.

Память, память,

ты же можешь!

Ты должна

на мгновенье

эти стрелки повернуть.

Я хочу не просто вспомнить

имена.

Я хочу своим друзьям

в глаза взглянуть.

Посмотреть в глаза

и глаз не отвести.

Уставать,

шагать

и снова уставать…

Дай мне воли

до конца тебя

нести.

Дай мне силы

ничего

не забывать.

Пока в пространстве

кружится планета,

на ней,

пропахшей солнцем,

никогда

не будет дня,

чтоб не было

рассвета,

не будет дня,

чтоб не было

труда!..

Так было

в нашей жизни быстротечной:

пришел

в победном реве

медных труб,

взамен войны —

Великой и Отечественной —

Великий

и Отечественный

труд!..

Вся жизнь

как будто начиналась снова

в бессонной чехарде

ночей и дней.

И это было легче ненамного,

чем на войне.

А иногда —

трудней…

Великий труд,

когда забот по горло.

Огромный труд

всему наперекор…

Работа шла

не просто для прокорма.

А в общем-то,

какой там был

прокорм!

Кусок сырого

глинистого хлеба.

Вода

из безымянного ручья.

И печи обгорелые —

до неба

торчащие

над призраком жилья.

Такая память

нас везде догонит.

Не веришь,

так пойди перепроверь:

два дома неразрушенных —

на город!

Один мужик —

на восемь деревень!..

Расскажешь ли,

как, отпахав,

отсеяв,

споткнулись мы

о новую беду

и как слезами

поливали землю

в том —

выжженном —

сорок шестом

году!

Как мышцы затвердевшие

немели

и отдыха

не виделось вдали…

Мы выдержали.

Сдюжили.

Сумели.

В который раз

себя

превозмогли…

Свою страну,

свою судьбу врачуя,

мы

не копили силы про запас.

И не спасло нас

никакое чудо.

А что спасло?

Да только он и спас —

Великий и Отечественный.

Только!

Читать дальше