Олег Вулф - Из книги стихов, эссе и рассказов 'Переселенцы'

Конечно, ему ничего не стоило бы снять замок одним из тех ломиков, которые валялись в бывшем курятнике среди древних граблей с обломанными зубцами, проржавевших лопат и тяпок. Всего этого хлама, который накапливается у садовода и огородника, каковым был предыдущий хозяин, за полвека, и который некогда, незачем и некуда выбрасывать. Но сейчас он почувствовал, что это все; что если он сделает это, вино все равно прокиснет, как прокисло что-то в его душе, столь долго и неуклонно противостоявшей отчужденной неправде мира, принимаемой как испытание и воля.

Мать ее сразу почуствовала неладное, и поначалу взглядывала на дочь искоса, пытаясь если не определить, то пронаименовать для себя состояние дочери в ряду известных ее материнству. Но та была неизменно спокойна, даже отрешена в неустанных хлопотах по дому, занятиях с детьми, всегдашнем устроениии обычного досуга этих лет: прогулок по парку с заходом в продуктовую лавку на обратном пути, пролистывания бездарных, помпезных телепрограмм, все тех же приемов для тех же подруг, с теми же их отутюженными, невесть зачем заявившимися мужьями, просто званых вечеров, проходящих в неизменных разговорах о детях, болезнях, общем бытовом оскуденьи, однокласнице, разбогатевшей на посредничестве.

Уходя, гости прощались, как ей казалось, с плохо скрытой, унизительной для них самих, какой-то грошовой снисходительностью. По их уходу дом отчуждался и заболевал, как человек, подхвативший случайный вирус, и тут же она хваталась за ведро и тряпку, отдраивала и вымывала горницу, припоминая не поверхностные детали разговора, но его всегдашнюю натянутость и неуступчивость, ловила себя на том, что пытается вообразить, как эти люди молча, отчужденно пьют свой утренний чай, скучно занимаются похотью, или раздраженно, грубо кричат по утрам на детей. В такие минуты, как обычно бывает, когда руки заняты рутинной работой, ей думалось с особенной ясностью, и легкость, с которой представлялась ей их интимная жизнь, была ей неприятна, унижала ее. Дружба, в отличие от любовной страсти и ненависти, никогда не была ее сильным чувством, и молча размышляя о десятилетиях безрадостной близости случайных людей, она горько сожалела о чем-то, чему вряд ли смогла бы подобрать адекватое определение.

Именно эта дочерняя отрешенность заставляла мать раз за разом угадывать в едва ли не гармоническом однообразии происходящего странные, чудовищные рычаги чуждой, пугающей механики. Сон матери расстроился, несколько раз ей привиделось что-то вроде кошмара, припомнить содержание которого она не могла. Как-то ей приснилось, что соседская дворняга попала под машину, которая тут же уехала, и она ясно увидела вывалившиеся, окровавленные внутренности молча издыхающего пса. "Виктор умер", сказала она дочери наутро на кухне. "Я знаю", ответила дочь с обычным спокойствием. "Надо сходить в храм", сказала мать.

На следущий день дочь попросила соседа сорвать замок, и дождавшись его ухода, спустилась в погреб. Бочки стояли в углу, пахло затхлым деревом, плесневелой известкой. С усилилем она вытащила ту из деревянных пробок, которая показалась ей наименее плотно пригнанной, взяла с полки недлинный резиновый шланг, запустила один конец его в отверстие, поцеловала другой, нацедила стакан, медленно выпила до дна и, задыхаясь, отерла губы тыльной стороной ладони. "Вот так. Вот так, да", ясно подумалось ей. "По пятницам, по пятницам вино. Вино по пятницам".

Кишинев - Нью-Йорк

2001-2004