Ярослав Смеляков - Работа и любовь

А в цехе над пятилеткой
склонилась ночная смена,
нам ноздри щекочет запах
отряхивающейся сирени.

И чтобы скорее стало
то, что почти что рядом, —
над пятилеткой стала
моя молодая бригада.

И чтобы любовь не отстала
от роста Страны Советов,
я стал над свинцом реала,
я делаю стенгазету,

я делаюсь бригадиром
и утром, сломав колено,
стреляю в районном тире
в районного Чемберлена.

Я набираю и слышу
в качанье истертых станков,
как с каждой минутой ближе
твоя и моя любовь.

Как бывало — с полуслова,
с полуголоса поймешь.

Мимо города Тамбова,
мимо города другого
ог товарища Боброва
с поручением идешь.

Мы с тобой друзьями были
восемь месяцев назад,
до рассвета говорили,
улыбались невпопад.

А теперь
гремят колеса,
конь мотает головой.
Мой товарищ с папиросой
возвращается домой.
Мост качается.
И снова

по бревенчатым мостам,
по дорогам,
по ковровым,
отцветающим и снова
зацветающим цветам.

Он идет неколебимо
и смеется сам с собой,
мимо дома,

мимо дыма
над кирпичною трубой.
Над мальчишками летает
настоящий самолет.

Мой товарищ объясняет,
что летает, как летает,
и по–прежнему идет.

Через реки,
через горы.

Пожелавшим говорить
подмигнет,
и с разговором
разрешает прикурить.

И, вдыхая ветер падкий,

через северную рожь

мимо жнейки,

мимо жатки,

мимо женщины идешь.

Посреди шершавой мяты,

посреди полдневных снов,

мимо будки,

мимо хаты,

мимо мокрого халата

и развешанных штанов.

Он идет, шутя беспечно.
Встретится ветеринар.

Для колхозника сердечно
раскрывает портсигар.
Мимо едут на подводах,
сбоку кирпичи везут.
Цилиндрическую воду
к рукомойникам несут.

Дожидаясь у колодца,
судомойка подмигнет.

Мой товарищ спотыкнется,
покраснеет, улыбнется,
не ответит.

И пойдет,
вспоминая про подругу,
через полдень,
через день,
мимо проса,
мимо луга —
по растянутому кругу
черноземных деревень.

Мимо окон окосевших
он упрямо держит путь,
мимо девочки,
присевшей

на минутку отдохнуть.

Мимо разных публикаций,
мимо тына,
мимо тени,
мимо запаха акаций
и обломанной сирени.

Он идет,

высокий, грузный,
и глядит в жилые стекла,
мимо репы и капусты,
сбоку клевера и свеклы,
мимо дуба,
мимо клена.

И шуршат у каблуков

горсти белых

и зеленых,

красных,

черных,

наклоненных,

желтых,

голубых,

каленых,

перевернутых цветов.

Так, включившийся в движенье,
некрасивый и рябой,
ты проходишь с наслажденьем
мир,

во всех его явленьях
понимаемый тобой.

Ты идешь, не зная скуки,
под тобой скрипит трава.
Над тобой худые руки
простирают дерева.

Ты идешь, как победитель,
вдоль овса и ячменя,
мой ровесник и учитель,
забывающий меня.

По тропинке,
по ухабам,
мимо яров,
сбоку ям.

Соловьи поют.

И бабы

подпевают соловьям.

Снова речка,

снова версты,

конь с резиновой губой.

Только небо, только звезды

над тяжелой головой.

Ты идешь

и напеваешь

про сады и про луну.

Ты поешь и вспоминаешь
Аграфену Ильину.

Не она ль в селе Завьялы,
от предчувствия бледна,
тихо ставни открывала
и сидела у окна?

Не она ль, витую косу
распуская для красы,
сторожила у откоса
золотую папиросу
и колючие усы?