Моисей Тейф - Песнь о братьях

Через линзу расстояний
Ты увидишь все, что было:
Эти жесткие тужурки
И крутые сапоги.
Мы такие песни пели,
Мы такую правду знали,
Что горланили с порога:
— Левой!
Левой! —
«Левый марш».
Мы не ели и не спали,
В коже чертовой ходили.
Самокрутки из газеты,
Белых семечек стакан.
Мы такие песни пели,
Мы такую правду знали,
Что горланили с порога:
— Левой!
Левой! —
«Левый марш».

Набирая скорость света,
Скорость мысли набирая,
Наша молодость летела,
Кожу с фальши обдирая.

Но фашист в рубашке черной,
Окуная кисти в краску,
Ставил, ставил крестик черный
На белье, на танк, на каску.

Увлечен идеей черной,
Парень с профилем вестфальца
Обтирал рубашкой черной
Почернелый ноготь пальца.

И бальзам густой и черный
Опрокидывая в горло,
Он стучал по стойке черной
Так, как будто занял город.

Подмахнув строкою черной
Наше небо над границей,
Он ушел дорогой черной,
Чтобы черной стать страницей.

Черный, черный, черный, черный,
Он, как светопреставление,
Черный, черный, черный, черный
Шел на светопреступленье.

Я лежал во рву, как семя, —
Я не знал, дано ли выжить.
Мне дожди стучали в темя,
Чтоб из тела душу выжать.

А в лесу, каком — не знаю,
За тылами, за долами
Уцелела, как — не знаю,
Сказка с белыми крылами.

Я привстал на глине хлипкой,
В три погибели согнулся,
Я натужился и всхлипнул —
Я до сказки дотянулся.

Три зенитных батареи
Все навытяжку стояли,
Три зенитных батареи
По руке моей стреляли.

А рука моя, конечно,
И тянулась, и дрожала.
А в моей ладони грешной
Птица белая лежала.

Это я ее увидел,
Осторожно с ветки снял,
Но оставил, не обидел,
Ни за что не осмеял.

И бредет за мной она —
И не тень, и не жена.

Не сегодня, не вчера, не завтра,
Там, где нет концов и нет начал,
Лесом, полем в тридесятом царстве
Шел старик и посохом стучал.

А на круглом камне у дороги
Плакал мальчик лет семи-восьми.
— Что ты плачешь? Как тебе не стыдно?
Ты — мужчина. Вспомни, черт возьми!

И ребенок отвечал на это:
— Дедушка! Волшебник! Борода!
Часто ли с того, с другого света
В эту жизнь приходят поезда?

Онемел старик. Мороз по коже.
Он к таким вопросам не готов.
— Слушай, мальчик! Знаешь ли, похоже,
К нам оттуда нету поездов.

— Все неправда! Поезда приходят!
Я слыхал от бабушки самой,
Что в одном из них на верхней полке
Мой отец торопится домой.

— Я — волшебник, только дай подумать.
Мы ведь тоже не хватаем звезд.
Мы ведь только к слову «быль» от «небыль»
В самом узком месте строим мост.

— Не реви! Отец живой, — я видел.
Вон курган вдали похож на дом.
В нем — отцы, у них своя работа.
А семья, семья — она потом.

У твоей земли не все в порядке,
Горлом кровь и сердце — никуда.
Потому из этого кургана
К нам пока не ходят поезда.

— Что ты плачешь? Как тебе не стыдно?
Ты — мужчина. Вспомни, черт возьми!
А на круглом камне у дороги
Плачет мальчик лет семи-восьми.

Светает. Улица. Толпа.
Мерцают окна ртутью сизой.
Церквушка вдаль глядит с холма.
Озноб. Асфальта блеск росистый.

Худые руки старика.
Он волосат, как тело пальмы.
Его ремарка коротка.
Его движенья гениальны,

Поскольку он стоит во мгле,
Которая вот-вот взорвется,
Двумя ногами на земле,
Которая вот-вот взорвется.

И бороды его оклад —
Он равен радуге святого,
Поскольку под ногами склад,
Где бьют часы над ухом тола.

Еще безмолвствует подвал,
Где участь города решится,
И мины тихонький овал
Еще не думает крошиться,

Еще в земле трава торчит,
Еще о смерти думать дико,
А новорожденный кричит,
За нас кричит: нам стыдно крика.

О человек, всесильный и великий!
Моя загадка проще пятака.
Ни логарифмов, ни углов, ни линий
Не требует она от знатока.

Ты на один вопрос ответь немедля,
Того владыки имя назови,
Перед которым ты стоял, немея,
И объяснялся подлецу в любви.