Вадим Жук - Петроградская сторона

На октябрьские купим вина и нажарим картошки,
Будет докторская, кузнецовские синие плошки,
Будет мсье Оливье с довоенной серебряной ложкой,
Даже торт «пралине».
Я за локоть словлю Лактионову Анну,
Уведу эту Анну в коммунальную ванну,
Где вода коммунальная каплет из крана
И тазы на стене.
На октябрьские когти разжала железная школа,
Ты ложись мне в ладонь, небогатая грудь комсомола,
Но сперва о шестнадцати тоннах споёт радиола,
Будет выключен свет.
Это было ещё до великой эпохи колготок,
Кто-то звал, как ты помнишь, по пути до калитки кого-то,
Это Анна и ты на плакучем расплывшемся фото,
До шестнадцати лет.
На октябрьские девственность зря уповала,
За окошком империя околевала,
Петроградская осень, холодная как «Калевала»,
Ледяная вода.
До прихода родителей будет помыта посуда,
Чёрный ход с ускользающим запахом детского блуда,
Дай мне руку. Уходим, подруга, отсюда,
Навсегда. Навсегда.

Тогда, не выясняя отношения,
Решая, что увидимся – обнимемся.
Карельским рассекая перешейком,
На финской спотыкаясь топонимике.
Мы пили королевский спирт разбавленный,
Считали, что разлуки только к лучшему,
Что в жизни полосатой, как шлагбаумы,
В другой полоске что-нибудь получится.
Черемухи счастливая оскомина,
Мы просыпались, радостью разбужены,
И за окном летали насекомые,
Не зная ни имён своих, ни будущего.

Извозчик трюхает по Петербургу,
Гвардейской ленточкой перехвативши згу.
Столица очень хочет быть культурной
Гранит подцвечивая под лузгу.
Задумчивая пегая собака
Подстроилась к облупленному льву…
Перевернулась строчка Пастернака —
Ты кончилась, а я живу.
Переверсталась. Но твое сиянье
На место ставит верные слова.
Я тень, набросок углем, я мерцанье.
Я кончился. А ты жива!

…я ее ревновал, я ее рифмовал,
Я приковывал рифмой-цепочкой,
И к цветочкам ее, и к зверёчкам ее,
И к заросшим брусникою кочкам.
Я над ней ворожил, я ее сторожил
У парадной ее аммиачной.
Я одною кинжал как Рогожин держал,
А другою венец новобрачный.
Мой ремень был знаком с потолочным крюком,
Взгляд дружил с электричкою встречной…
Я ее рифмовал, я ее ревновал
К площадям и Неве быстротечной.
И в моем городке у гранитной воды,
Что мильонами стерт и исхожен,
Я как пес-востронос все читаю следы
Загорелых стремительных ножек.

Какую дикую блатную перемешку —
Хотел медок, а выкуси – ледок,
Насмешку да частушку-сыроежку
Принёс в себе семнадцатый годок.
В кожанках комиссарки – одалиски,
И маузер в крапивном пироге,
И столп твой, Петербург, Александрийский,
По самого по ангела в лузге.
С Царицына ли, с Бежина ли луга,
Сместилось всё и выжжено дотла.