Вадим Жук - Петроградская сторона

Когда они соединялись
как будто замыкалась цепь —
Серьёзный садовод из Шауляя, —
гуляка киевский, взращённый на маце,
лесов карельских скудные напевы,
коломенские вёрсты, волжский плёс,
ловчилы, фабриканты, терапевты,
кот одноглазый, выхоленный пёс.
Чужие деньги, нищета, дипломы,
Марк в медицинский, Юра на юрфак.
Рогатые ростральные колонны,
Булгаков, эрмитажный саркофаг,
Портвейны крымские. Свекольная сивуха.
Ангины. Ледоходная Нева.
Без спроса залетающие в ухо
советские и русские слова.
Деревни, полугорода, местечки.
Пустырник, глупости на пустыре.
И тёткин «Зингер», и отцовский «Стечкин».
И Жан Вальжан и Жан Маре.
Когда они соединялись —
Розетка. Вилка. Полевой букет.
То все координаты отменялись.
И вспыхивал во всей округе свет.

Видишь ли, милая, я уже тут.
Шпили готовы сшивать мою жизнь, в небесах золотея.
Тяжко навстречу мне Горный шагнул институт,
Где петербуржец Геракл побеждает Антея.
В мраморном нашем, в гранитном моём светло-сером лесу,
Каждое дерево мне и тебе предназначено.
Честное слово, я злой этой ночью спасу
От посрамления, горя и смерти Башмачкина.
Видишь ли, милая, я ещё жив,
Зоркий Борей не напрасно летает над крышами
Сонных дворцов. Где иду я, ладонь положив
На стрекозиную талию четверостишия.

Ты узнаешь меня по твёрдому петербургскому «ч»,
По блёсткам дыханья на твоей скуле, на твоём плече,
По зажжённой в московском храме армянской свече.
Ты узнаешь меня по лифту, прозевавшему твой этаж,
По дрожи пальцев, ломающих лаваш,
По количеству лаж,
Увеличивающемуся к концу стиха,
Как почву узнаёт соха.
И воробья стреха.
В этом месте будет полутемно,
На клеёнке пролитое вино
И в луне окно.
Ты узнаешь меня, ты руки согнёшь в локтях,
Будто буква «Ф» оказалась в гостях.
На какой-то пустяк
Ты обидишься. Тем примиренье ценней,
И принесёт садовод Гименей
Синих мускариков. И теней
Праздничный выход… Ход часов на стене.
Плачь обо мне! Не плачь обо мне.
Ты заснёшь, Ты не сможешь спать допоздна.
Ты узнаешь меня, ты не можешь меня не узнать.

Ланская, Комарово, Выборг, Луга.
Всё в поцелуях, выпивках, гудках.
Мы думали, что мы в руках друг друга,
А мы в Его руках.
Глаза и голос Оли Саваренской,
Вечерний час.
И этой жалкой церкви деревенской
Иконостас.

Детские нищенские именины.
Жёлт самодельный кремовый торт.
Дунул на свечки. Счастлив и горд.
Неотменимо.
Светлую прядку со лба отклонила,
Женский, девичий, девический взгляд.
Майским салютом пушки палят.
Неотменимо.
Перед вагонным окном пантомима:
Руки у сердца, пальцы у губ,
Голубь вокзальный красноголуб.
Неотменимо.
Злая листва по проспекту гонима,
Птиц незнакомых спешный отлёт.
В высохшей луже высохший лёд.
Неотменимо.
Неотменимы на чашке следы
Чая спитого. Смытого грима,
Город гранитный у чёрной воды.
Неотменимо.

Взявши четвертинку водки
И какой-то сыр скользящий
Мы поехали за город
На разбитой электричке
По дороге наши губы
Вовсе не разъединялись
И в совсем пустом вагоне
Много нового узнали
Наши творческие руки
Лес недалеко от рельсов
И сосновые иголки
Что напрасно сшить пытались
Наши юные доспехи
Чистый мох и черноглазых
Муравьев неслышный топот
Уносящих крошки сыра
Мы потом квадрат небесный
Что глядел на неумелых
Вырезали и с собою
В электричку унесли
И прибитый над кроватью
Он был спутником безмолвным
Самых лучших наших дней
Никогда он не смеялся
И обратно не просился
Вы дойдите до вокзала
На четвёртой остановке
Двести метров от платформы
Поднимите вверх глаза
Наверху пустое место
Светит дырка золотая
Это два часа из жизни
Бывшей на земле любви

Да это ж ты, моя хорошая,
Через Сампсоньевский галдёж,
Одетая во всё хорошее
Пешком по воздуху идёшь.
Разинув лица, алкоголики,
Держась за горло бутылька:
– Да это ж, – отмечают, – Оленька!
Жена кудрявого Жука!
Январь-Неварь катает саночки,
На льду прожоги от комет,
Уж целых десять лет, как Ванечка
Задумчиво пришёл на свет.
Ты новый свитерок связала мне,
Пошла горячая вода.
Всё это навсегда – казалось мне.
И оказалось навсегда.