Вадим Жук - Петроградская сторона

Давай я проснусь полшестого, седьмого, восьмого,
Давай
Как раньше разбудит меня похмельного
Трамвай.
С разбегу ворвётся пускай твоё имя
В подъезд.
И Бог нас не выдаст, и зверь нас зверина
Не съест.
И лифт загрохочет, и пятница станет
Полна
Горячих касаний, пустого шатанья,
Вина.
Давай Моховую, давай Рубинштейна,
С горла́
Подруга, сестричка – бутылка портвейна —
Дотла.
К реке по гранитным предательским сходням
Сойдём.
И мы не сегодня, ещё не сегодня
Умрём.

Ветреным днём, дорогая, был ветер смелее меня.
Стоило, значит, от кромки залива ему разбегаться,
Чтобы открыть моим жадным подземное это богатство,
Чтобы навеки забылось про равенство – братство
На тростниковой полоске на склоне балтийского дня.
Нет и не может быть равенства – братства с тобой,
Наше неравенство суть нашей общей свободы,
Ветер, отрезавший поровну нам небосвода,
Стадо барашков, античные финские воды,
Голые ноги целующий белый прибой.

В родных гранитах, посреди высокомерных
По набережной едущих дворцов.
Я встретил ваше нежное, неверное,
Невероятное лицо.
Так в старом пиджаке, с забытой сдачей
Из оборота вышедших монет,
Змеёю пёстрою свернётся пачка
Измятых сигарет.
Сама собою вспыхнет зажигалка
Огнём сухим и молодым,
И лёгкие – как храм теплом хорала —
Заполнит дым.

Твоё платьице – синий флажок,
И художественные ладошки —
Вот оставил ожог утюжок,
Вот привет разыгравшейся кошки.
Ладит с берегом ладожский лёд —
Аккуратно плывёт – посерёдке.
Майский жук совершает полёт,
Первый, медленный, пробный, короткий.
И природа дивится сама —
Как же с ней приключилося это? —
И весна, и немножко зима,
И почти уже красное дето.
Это май в Ленинграде такой
Создан чьей-то прекрасной рукою,
Над твоею Невою-рекой,
Над моею Невою-рекою.
У деревьев и листьев-то нет,
Так – на ветке пять-шесть, для кокетства…
Ветерок. Полумгла. Полусвет.
Полусвет. Полумгла. Полудетство.

Дело было по весне,
Ты заплакала во сне.
Ночь почти уже кончалась,
Ветка за окном качалась.
Что за горькая беда,
Не узнаю никогда.
За окном Нева ревела,
Вырываясь изо льда.
Надо было разбудить,
Ото сна освободить.
За окном холодный ветер
Да студёная вода.
Сон недобрый, ясным днём
И не вспомнится о нём.
За окном река пылала
Ледяным своим огнём.
Слава Богу, ночь кончалась,
Ветка за окном качалась.

Мы встретимся в чреве кита
Под журчанье фонтана,
Ладошка в ладошке
Мы скатимся с плешки Монблана,
Ребристую формочку, глядя друг в друга,
В песочнице желтой забудем,
В плацкартном, струящемся к югу
Мешать будем едущим людям.
Мы – только бы вместе – взамен Радомеса с Аидой,
Мы спрыгнем с полозьев, сшибив по дороге Эвклида.
В кафе на Литейном, в хинкальной под Вавилонскою башней…
И если мы вместе на Страшном Суде
Он будет Нестрашным.

В эту землю и лягу.
От входа сто двадцать шагов,
Завернувшись в бумагу
комаровских искристых снегов.
Не слыхать электрички,
вообще ничего не слыхать.
Всё ломаются спички —
на морозе свечу зажигать.
Всё ломаются спички.
Невдали, на весёлой лыжне,
Помаши рукавичкой,
Да понятно, понятно, не мне.
Под сосною бесстрастной,
Где привал, и приют, и порог,
Пусть мне видится красный
Крупной вязки тугой свитерок.

Петербург ко мне явился,
Непривычен и знаком.
Он явился – запылился
Светлым ветреным снежком.
Принялись в сапожках ножки
Очаровывать меня,
На троллейбусном окошке
Затеплела пятерня.
Баснописец из Публички
Пирожков идёт поесть.
Шик античный, мост Аничков,
Невский, 86.
Михаил Иваныч Глинка,
Звон фарфора на реке…
Петербурженка-снежинка
В меховом воротнике.

Одна и та же белая звезда,
Над парком за окном и над могилой Блока,
Над женщиной чужой и светлоокой,
Над поездом до пункта «никогда»,
Над лапчатым Кремлём, над спящим Эрмитажем,
Одна и та же.