Максим Болдин - Случайная связь

2019

Карандаш скрипит графитом.
Спит графиня подшофе.
Скачет конь к ферзю гамбитом
отобедать бланманже.
Стрелки бегают по кругу —
геометрия, ma chere!
Заведу себе подругу,
не графиню, а фужер,
не графин, а подстаканник.
Буду утром смаковать
чифирёчек, как карманник,
как заправский вор-щипач.
Пусть блюдут узбеки рьяно,
и таджики стерегут
филологии изъяны,
благородный институт.

2017

Это если читать, не заметив меж строк,
что пейзаж этот немноголюден.
Не люби и не плачь, будь всегда одинок,
будь всегда одинок и безумен.
Поживите с мое и пожнете свое,
говорит, шепелявя, расстрига,
в светлом прошлом подпольщик,
в миру – почтальон.
Сохраняется дальше интрига,
но хромает сюжет, сценарист полупьян,
в полуобморок катится слово.
Мы учили его наизусть, Кочарян,
слышишь, Настя, таинственна мова.
В голубую тетрадь наших душ занесли
этот доисторический вирус.
Скажет лечащий врач: ОРЗ, ОРВИ,
и достанет спасительный примус.
Разгорится огонь, но болезнь не уйдет,
лишь отступит, оступится слово.
Так же радость, как в песне, однажды пройдет
и начнется, как водится, снова.

2018

Почернеет моя голова от ума,
как сухая трава после взрыва,
после песен плохих о любви до утра
и любовного, в общем, порыва.

Это судно качает, штормит капитан.
Капитан улыбнитесь варягу.
Пляшут бляди с филфака отвязно канкан
Я сегодня с одной из них лягу.

Ну, валяй укреплять в генофонде строку
и силлабику русского плача,
а потом отвернись и, уснув на боку,
ощути, как волнуется чача.

Будет долгая бить мимо цели волна.
Станет фраза точна и сердита.
Устоит, поглупев от похмелья страна,
стой и ты у ворот общепита

и стреляй на поправку стране, голове,
генофонду, сгорая на солнце.
Пусть орут соловьи как на смертном одре,
лишь бы чача осталась на донце.

2017

Не спрашивай, кто я такой
и был ли я на самом деле.
Есть только небо над рекой
и заржавевшие качели
молчат в саду, а мы вдвоем,
как полусонные туристы,
везде проездом, дикарем.
Пролесок сизый, тропы мглисты.
Пролесок сизый, тропы мглисты.
Здесь жил когда-то старый князь,
у нём, бывало, декабристы
гостили, роскоши стыдясь,
писали речи и программы
и пили белое бордо.
Князь засыпал. Скучали дамы.
Играли вяло в домино.
Скрипели ржавые качели.
Стояли ели дотемна.
А был ли я на самом деле
или я не был никогда?

2018

Тает изморось в глубинке.
Осень бродит по углам.
Русский стих на черном рынке
стоит ровно восемь грамм.

Он дает под дых железно
крепче дыма табака.
Пишет девочка прилежно,
отнимается рука.

Отдохни чуть-чуть, малышка.
Почерк ровный и простой.
Ведь стихи – не передышка
в долгом странствии домой.

Чтобы больше не марала
тишиной свою тетрадь.
Русский стих – не так уж мало,
чтобы им пренебрегать.

2017

Как Вальтер в Эдинбурге,
я в Мурино живу,
где в морду хлещут вьюги,
обгладывая мглу.

В моем подполье глухо,
лишь тараканий бег,
и кто-то дышит в ухо:
не волкодав твой век.

Твоя узда надёжна,
бессмысленна, как труд:
живи благонадежно,
и нечего нам тут.

На кухне чайник свищет.
В постели спит жена.
Кто истину не ищет?
Кому она нужна?

Кроши махорку в ступе
и слушай старый блюз.
Однажды март наступит,
зиме придёт аншлюс.

Циклична эта мука,
вторична и стара —
исчадие досуга
на плоскости стола.

Страдаешь и рифмуешь,
и пьёшь, не закусив.
И, может, существуешь.
По выбору курсив .

2019

Нам хочется, чтоб нас любили задарма,
как любят распиздяев иностранки,
в чьих инстаграмах фотошоп, а не зима
от юга Бутово до Малой Якиманки.
Пусть в полдень на Тверском колючий снег
кружит, качаясь в воздухе устало.
Спешит на пары институтский имярек
в печали псевдо интеллектуала.
В литинститутах онанисты правят бал,
бунтарствуют в припадке пубертата.
Силлаботонике объявлен трибунал.
Что тут сказать? Ума у них палата.
Конец истории. Банальщина. Рубеж.
Предчувствие беспамятного века.
Что человек? – парабола, гипербола, падеж,
шестое чувство в духе Уэльбека.
Кругом промозглая столичная зима.
Я говорю, стихи не пишутся иначе.
Стихи не пишутся от горького ума,
от недостатка оного тем паче.
Стихи не пишутся, совсем наоборот,
стихи мерещатся, встают перед глазами
простоволосы, как есенинский народ,
уничтожаемый большевиками.
Стихи встают, и время упраздняет дрожь,
приобретая очертанья палимпсеста,
и очевидно: проза жизни – это ложь,
пустое, потому святое место.