Впрочем, может, и просто лень рыться в одежде. Всё равно не добраться до неё. Кругом – книги. На всех языках. Ничего, кроме книг, – поэзия, архитектура, эзотерические и философские трактаты, каталоги музеев всех стран мира…
А ведь никогда не путешествовал! Жил в Москве и, кажется, даже в Ленинграде не был, разве что отбыл на вынужденную отсидку в Мордовские лагеря. Здесь в Израиле за 26 лет был раз или два в Иерусалиме.
Своей жизнью Бокштейн подтверждает мысль, что существует лишь одно великое путешествие – и это путешествие в самого себя, и не имеет значения ни время, ни пространство, ни даже поступки…
В детстве он семь лет провел в туберкулезном санатории, прикованный к постели. Читал Пушкина, Тургенева, Гончарова. То были его вожди и его народ.
Вылечили, стал ходить, правда, в корсете. Но мир Пушкина не оставлял. Помните лицейский анекдот? Однажды император Александр I, инспектируя классы, спросил: «Кто здесь первый?» – «Здесь нет, ваше императорское величество, первых, все вторые», – отвечал Пушкин.
Илья видел себя даже не вторым, а где-то в конце списка, может, поэтому стал обращаться к учителям, директору «Ваше Величество», «Ваше Превосходительство», «Ваше Сиятельство»…
– Меня посчитали умственно отсталым, – рассказывает Илья. – Сделали что-то вроде экзамена: попросили прочесть и пересказать статью. Пересказал… Оставили в покое…
Реальный мир испугал его. Точно изнанка войны. Боялся ходить по улицам.
Мрачное впечатление произвела на него школа. «Просто кошмар какой-то…»
– Я был благодарен советской власти, что она меня вылечила, верил, что социализм – хорошо, капитализм – плохо. Сталин умер – хотел отправиться на похороны любимого вождя. Не нашёл валенки… На следующий день пошёл, но вытолкали из очереди…
Жил своим внутренним миром, имел хорошие отметки по гуманитарным предметам и исключительно посредственные по естественным и техническим. Вообще, техника раздражала его. А определили в техникум связи!
Провидение привело в библиотеки. Сначала в «Ленинку», потом в «Историчку». Взял с полки энциклопедию Брокгауза и Ефрона. И пошло!
К искусству, к поэзии пристрастился году в 58-м:
– Увидел импрессионистов в Музее Пушкина. Так бывает, смотришь в ночное небо, поначалу пустое, вдруг видишь, что оно усеяно звездами…
Дела шли превосходно: перевели на экономический факультет, где он был единственным парнем, читал на лекциях Монтеня – никто не обращал внимания, девочки писали за него курсовые работы… В общем, синекура…
Сошелся с «замоскворецкими сократами», которых возглавлял книгочей Лев Петрович Барашков. Беседы с ним, по словам Ильи, заменили ему университет. Познакомился с Юрием Мамлеевым.
Советской России Бокштейн, собственно, не знал. Его занимали философы, эзотерики – Штейнер, Гурджиев, Блаватская…
В техникуме «проучился» четыре года и, перед самым дипломом, ушел. Решил поступить на заочное отделение библиографического факультета Института культуры. Мама нашла учителя. Того самого «тихого еврея» Павла Ильича Лавута, о котором писал Маяковский. Лавут объяснил, как писать сочинение. Английский Илья выучил сам. Во всяком случае, вошёл в аудиторию, заговорил с преподавателем по-английски, чего, конечно, отродясь не было среди заочников.
В институте стал посещать все факультеты подряд, включая музыкальный. Много бродил по Москве. Потом увидел в библиотеке репродукции старой Москвы и опешил – оказывается, за советский период в городе было уничтожено четыреста пятьдесят храмов! Теперь уже смотрел на улицы по-другому…
Однажды забрёл на площадь Маяковского. У памятника читали антисоветские стихи. Стал задумываться, что всё-таки есть советская Россия?
Наконец друзья дали дельный совет: чтобы узнать советскую власть, надо посидеть в тюрьме: «Болезненно, но полезно».
24 июля 1961 года Бокштейн вышел на площадь Маяковского, взошёл на постамент и произнес двухчасовую речь – «Сорок четыре года кровавого пути к коммунизму».
Зеваки стояли, слушали, как реагировать – не знали. Зато ГБ знала.
Сначала была Лубянка. Затем – институт Сербского, суд. Какие высокие инстанции им занимались!
Прокурор просил семь лет. Дали пять. Когда Илью выводили из зала суда – к ногам бросили цветы. После суда появилась знаменитая песня Булата Окуджавы «Бумажный солдатик». Говорили, что песня эта посвящена Илюше Бокштейну…
На всё свои причины.
Главнейшая заключалась в том, что Илья Бокштейн являл собой слишком неординарную личность, чтобы его жизни и сочинениям благоприятствовала судьба.
Читать дальше