Белла Фишелева - Времена года

День пропал мой, и слабость моя ненавистна:
Все моленья людские заглохли под спудом
Лживой силы, бездарной, как лёд, равнодушной!
Она об руку с властью, надменной, кичливой
И не знающей драм и трагедий людских.
Я ничтожен – в душе презираю себя.

Поглощённый раздумьем, себя не прощаю.
Небо стало безжалостным, мертвенно – тусклым.
Ветер смолк и моей не касался щеки.

Раннее утро и в росах, и в звуках.
Птичьи распевы. Пернатая трель.
Утро моё – в наслажденьях и в муках:
Спать не даёт озорная свирель.

Здесь, под окном, оркестранты нежданно!
Душу врачуют, сердечную боль.
Воздух и солнце… И чудится странный,
Мерный – сквозь сон мой – поющий прибой.

Зыблется дрёма…Но всполохи ветра —
И забываю и боль, и печаль,
Словно друзей мне на письма ответы —
Сердце свободно, и светится даль.

Птицы – полётов и пения тайна!
Птичьи свирели – для нас волшебство.
Пенье людей – наш союз обручальный:
В нас и природа, и в нас Божество.

Здесь, со мной, непокорные годы,
Прошумели и вдаль унеслись,
Были в жизни и горе, и всходы,
И откликнулись долы и высь.

Но я верить могу только песне,
В ней кручина и радость моя,
В сердце памяти были мы вместе,
С нами трели лесного ручья:

Пробивался, бежал непокорный —
Днём и ночью сквозь рощу берёз,
Камни острые, жёсткие корни —
Всё ручей на себе перенёс.

Бег его устремлённым был – к цели:
К свету жизни и к воле лесной!
Листья нежных берёз вечно пели.
А ручей? – Бил хрустальной водой!

Наша молодость – эта картина:
В бликах солнца ты рядом со мной.
И алеет, как память, рябина —
Жизнь прошли мы дорогой одной.

Горит волшебный памяти фонарь,
Он светит ярко, но всегда томит,
Сегодня память – та же в нас, как встарь:

Нам разум снова душу теребит,
И всё, что складывалось в сердца ларь,
Души скорбящей память воскресит.

Обрушится любовь – и сгинет смерть,
Ворвётся жизнь, в полон тебя возьмёт,
И ты живи и на любовь ответь:
Плывёт навстречу счастью пароход,
К нему стремись, прочь робость – и вперёд!

Неотразимостью он обладает взгляда,
Суровый мастер, и художник, и поэт.
На выставке его нас посетит отрада,
И вспомнится любви пленительный сонет.

Владел в портретах мастер истиною властной,
И каждый персонаж вам душу бередит,
Художник будто заставляет быть пристрастным,
А он всегда был только правдой знаменит.

Звучанье красок, приглушённых или звонких,
Оттенков переливы иль одной струёй —
Его палитра. Звуки густы или тонки,
Но всею живописью холст – на нас волной.

И краски светятся (оживившее сиянье!),
В иконах словно, – алебастра белизной!
И глаз не отвести! И наших душ признанье:
Мы замерли пред вечно новой красотой.

Но мастер – к нам: «Каков портрет?» – и ждёт ответа. —
«За внешним обликом – движение души…» —
«О, поняли!» – он вновь в родном потоке света,
И краски бытия отменно хороши!

В его пейзажах – навсегда печаль,
И боль картин далёких, грустных детства,
Но и мечтой сияла эта даль —
Суровой родины бесценное наследство.

Природа так порой бывала скудна,
А он зажёг её своей мечтой,
Без пафоса, прикрас. Но было трудно,
Отвергнув тьму и скуку, быть самим собой!

Он сирота, познал немало злого,
Талантливый еврей, красив и нищ.
Хандра овладевала без живого
Общения с друзьями.
К счастью, пепелищ

В душе не оставляла. Свято верил
В людей, добро и силу красоты,
И красотою он Россию мерил —
Всё слышался ему хрустальный звон мечты.