Белла Фишелева - Времена года

Здесь воплотились – в зале! Воскресенье
(При нас!) Шопена. Он предстал живой:
Звучат любовь, и боль, и упоенье —
Ведёт нас в мир он бесконечный свой!

И вечность всех касалась осторожно,
И нас в Шопена звуках берегла,
Благую весть теперь постичь возможно —
Нас к возрожденью музыка вела.

Сокрыта, в неволе, лазурь февраля,
И серое небо безмолвно. Тоскуют
И плачут дома. Неподвижна земля.
И солнце бессильно и нас не врачует.

И свет не разлился, а души людей
Другим не открыты, лишь тлеет надежда
Воскреснуть, и спорят с судьбою своей.
Мир стонет в несчастье, но грезит, как прежде…

Он рукопись свою сжигал, но сам
Сгорал от тяжких мук, и нет возврата
К тем дням, когда в стремленье к Небесам
Поэзией душа была объята.

Он знал: «христианин идёт вперёд», 1 1 Н. В. Гоголь.
Когда Христовой правде свято верен,
Но, если эту правду не найдёт,
То на смертельное идёт безверье.

Благословляет праведников Бог
И им даёт и молодость, и мудрость,
Поэт так думал, но прозрел порог
Искусству своему и мыслей скудость.

Великий мастер, но ошибся он:
В том, что сжигал, таилась бездна мыслей,
И текст нетленным стал, и был спасён:
Дар Бога – коренные видеть смыслы
В смешном и страшном – чудом сохранён.

В чём сила тайная скитальцев одиноких?
Они всегда бегут от стороны родной!
И приживаются они в стране чужой?
Быть может, слышится им зов идей высоких?

Что есть скитальчество? Мираж, гордыня, песня?
И мечутся, борясь, их тело и душа,
И то их рок. Всё к неизвестному спеша,
Над бездной будто стоя, на скале отвесной.

Поэтов в чём, святых и мудрецов призванье?
Иконописцы, расписавши чудный храм,
Брели к другим, служа лишь Богу и векам…

И, отчуждённые, людского ждут признанья?
Иль скрытно их влечёт бродяжничества страсть,
Иль жажда к Богу – вместо нас – припасть?

Казалось, отрешённый от земного,
Он пребывал в немыслимой дали,
По волнам звуки – точно корабли,
Так ритмом вечным океан взволнован.

И зыблется вода… А он дыханье
И сердце слышит…Погружён в рояль…
Нежданно хор, и с ним пришла печаль:
И вспомнилось далёких дней свиданье…

Но пел и сам, и руки словно пели,
И голоса заполнили простор:
Поёт стихия – ветра с морем спор,
Движенье волн – гигантские качели!

Вдруг замер пианист: ритм колыбельной,
Её мелодия! Он вновь живёт!
Тоску и боль пучина пусть берёт!
И зов любви звучит в нём беспредельный.

Все говорят: поёт, как вольный соловей,
Легко и беззаботно – сын самой природы!
Звучаньем голоса заворожил людей,
А сам в искусном пенье видел Неба своды.

Он одарённостью не поглощён своей,
Шёл к тайнам пенья, в творчестве познал свободу.
Судьбе был неподвластен, он её умней:
Лес слушал, трели птиц и горных речек воды.

Артист он, музыкант, прекрасного создатель!
Но мстит всем гениям, их предаёт судьба —
Искусный жизни человеческой ваятель,

И убивает, не щадя! И прочь борьба?
Нет, рабство прочь! Пел, как Орфей, идя к концу,
Вздымаясь к звёздам, ввысь! К бессмертия венцу.

Дуновение летнего ветра я слышу.
Это утро! Встаёт отдохнувшее солнце.
«И тебе отдохнуть так хотелось вчера!
Отдохнул? Ты, кто верен природе людской:
Быть свободным и воле своей подчиняться?
Но ни отдыха ты не узнаешь, ни срока…» –

Говорил я себе. А в сознанье – смятенье:
В голубом, бесконечно глубоком пространстве —
Тучи бледны ещё, но уж свету грозят,
А возникли нежданно. Не явь – показалось…
Небо ясно, и солнце пока что в зените,
Свет вдруг меркнет, всё стынет, нет воли моей…

Я рыдающей вижу склонённую иву…
Что с ней было? Она, как та женщина… Помню:
У несчастной недавно скончался ребёнок…
Чья вина? Есть ли нéлюди в нашей Отчизне?
Изумрудно – зелёным был (помню я) лес —
Чёрным стал, безголосым, слепым, без души…