Евгений Горон - Горон. Отель

Но может случиться и так,
Что «вынесет» – значит, стерпит.
И тогда уж, конечно,
Надейся, но не плошай,
А главное – вспомни
Всех фигурантов по делу
О спасении утопающих.

Нужно что-то придумать:
Зрелый, грамотный план
С эффектом,
Но без изыска.

Верь,
С тех пор не случилось дня,
Чтобы я
Не стремился к тебе.

Эта долгая страсть —
Все равно что зависимость,
Личная форма риска,

Драма бабочки и огня.

Ты – заманчивый,
Мягкий
Свет…

Что мне толку от этой правды?

Выхода,
Как и права…
И правил быть рядом
Нет.

Возвращение к древнему,
Темному ремеслу:
Точность вымысла,
Проба пера, что – яда…

Ранняя осень,
Поздняя ночь;
Время – вещественно,
Времени – нет,
Время сейчас подобно
Песку и кладу.

Я – ревнивый златарь,
Что ночует с тобой
В пределах
Одной кровати.

Все, что мне нужно, —
Заново намывать тебя:

Медленно проводить
По твоим
Немыслимым
Волосам,
На лице пасторальном
Гладить лесные брови,

Трогать даже во сне,
Мешать тебе жить,
Быть кровью
И тем,
В ком она течет…

Я намечаю планы,
Я запускаю обратный отсчет…

От тебя нужно
Только
Слово.

Это чувство
Сродни пожилой привычке:

Как я жил без тебя эти дни?

Пристрастился к окну,
В совершенном беспамятстве жег свои спички,
Медленно шел ко дну.

Город тем временем сеял дождем,
В восемь зажгли огни…

Если бы только кто-то сюда пришел,
Подобрал бы ко мне все пароли, ключи и отмычки,
Мне бы снова дышалось – отчаянно и свежо —

В эти мокрые стекла,
Открытые ветром форточки,

Но
Это вряд ли ведь будешь ты?
Это значит – вопрос решен.

Мир, когда-то такой большой,
Вдруг покажется мне пустой сигаретной пачкой.
Облик дыма – моей душой,
Серым остовом.

Просто
Изменился состав у этого «хорошо»,
Враз исчезла «возможность острова».

Ложь друг другу была несвойственной и чужой,
Правда-боль – нестерпимо-острой.

Словно шов, заросла обидой…

Ты бросаешь все силы,
Теряешь меня из виду,
Заключаешь в кавычки,
Не имеешь меня в виду…

Я какое-то время побуду еще в аду,
А затем поднимусь и выйду.

Обязательно, знаешь, выйду…

Когда дождь в сентябре закончится где-то в три,
Когда свет в декабре погаснет уже в четыре.

Седые портье,
Что стоят за моей спиной,
Вручат тебе эти письма.

Хранители тайн,
Апостолы черных ходов,
Торопят,
Сгоняют меня с листа.

Спешат,

Не дают докрошить многоточий
В том месте,
Где я вывожу твое имя.

В том месте,
Где я проявляю твое лицо
(голубые жемчужины глаз в окоеме мелованной кожи), —
Там юдоль близорукая ласки.

Там – долина тоски,
Где рождаются эти слова.
Здесь – лишь эти:
Стоят,
И спешат,
И торопят.

Замо́чу конверт,
Обвожу языком его катеты,
Режусь бумагой.

Целовать тебя собственной кровью,
Всем красным, что есть на земле, —
Это будет постскриптум
И Там.

А здесь —

Благодарность за то,
Что они сохранят нашу тайну.
Сожаленье о том,
Что они не умеют ждать.

Сам себе режиссер
Артхаусного кино,

Я бы если снимал тебя —
Только так:

Крупный план,
Едва приоткрытый рот
И – чем тоньше стекло – бокал.

Сам – сыграл сомелье
В исключительно белых
Перчатках;