Омар Хайям: Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

В поэме проводилась политическая линия бухарских правителей из династии Саманидов, которые прямо или косвенно были заказчиками Фирдоуси. Когда роль повелителя Хорасана и части Средней Азии перешла к султану Махмуду из города Газни, поэт сделал попытку придать своему произведению новую политическую ориентацию. В те времена это было привычно и неизбежно. Махмуд отверг или недооценил «Шах-наме». Но вряд ли только потому, что изменения конкретной политической обстановки были учтены в новой редакции недостаточно полно. Для султана была неприемлемой вся внутренняя логика поэмы. Да, в «Шах-наме» воспеваются деяния иранских царей – мифических и исторических, но нельзя не согласиться с А.А. Стариковым, отмечавшим, что за описанием царских династий в «Шах-наме» скрыта «народная тенденция, противопоставленная абсолютизму владык Ирана» [pr10] Стариков А.А. Послесловие к книге Фирдоуси «Шах-наме», т. 1. М., 1957, с. 500 . Недаром главный персонаж поэмы – не царь, а эпический герой Рустам. У нас во «Владимирском цикле» былин тоже главный – не князь Владимир, а народный богатырь Илья Муромец.

Обращаясь к прошлому своего народа, Фирдоуси выражает мысли общенациональной важности, призывая к единству перед лицом завоевателей. Невольно напрашивается параллель со «Словом о полку Игореве».

Конечно, стихи больших мастеров писались и записывались. Но в основном они передавались устно. Поэтому была так велика роль мушаиры – публичного состязания поэтов. На нем можно было читать свои стихи. А можно и цитировать знаменитого предшественника – только в пределах темы. После таких состязаний полюбившиеся стихи распространялись в устной передаче, популярность поэтов возрастала.

Саади, например, и прежде и сейчас цитирует любой, знающий персидский или таджикский язык, порой даже не догадываясь, кому принадлежат эти строчки. Отдельные стихи Сзади прочно вошли в язык в виде поговорок и афоризмов – так в русском языке живут стихи Грибоедова.

Крупный поэт – это всегда личность, и один из ярчайших – Саади.

Он сменил множество профессий, много странствовал, был рабом в Палестине у крестоносцев и почетным гостем в другом конце Центральной Азии – в Кашгаре.

Опыт сделал Саади знатоком жизни. Крупный русский востоковед, один из основателей АН СССР, С.Ф. Ольденбург писал: «Саади был большой сердцевед, и всегда его глубоко интересовали люди и их поступки и побуждения, и потому, вероятно, ему хотелось сравнивать людей разных стран и народов. Вывод, который он сделал из этих сравнений, если судить по его сочинениям, тот, что люди всех народов и стран, мало чем друг от друга отличаются: одинаково, как ему казалось, и любят, и ненавидят».

В этом отношении Саади стал естественным преемником традиций выдающегося центральноазиатского ученого-энциклопедиста Бируни, который проводил в жизнь принципы национальной и религиозной терпимости.

Саади видел много несправедливости, нищету тружеников и богатство угнетателей. Свои наблюдения поэт выразил в «Гулистане» и других произведениях.

Большим почетом у современников пользовался Абдурахман Джами.

Ученый, суфийский шейх, аскет, наставник государственных деятелей и поэтов, он и сегодня вызывает все больший интерес у любителей поэзии.

Для Джами характерна огромная искренность и чувство ответственности перед читателем. Он так формулировал свое поэтическое кредо:

Персидско-таджикская поэзия принадлежит всем народам Центральной Азии. Среди классиков этой поэзии мы найдем и таджиков Рудаки и Руми, и азербайджанцев Низами и Хакани, и индийца Дехлеви.

Культура любого большого региона – всегда синтез. Этот синтез не обедняет никого. Он обогащает всех.