Михаил Львов - Стихотворения

Слышу древние песни,
Песни волжских булгар.
А понятнее если:
Песни древних татар.

За вином ли, за чаем ли —
Всюду слушать готов
Эти песни отчаянья,
Безысходных годов.
В них такая пронзительность,
Так в них много всего,
Простоты поразительность,
И, как рана, родство:
Из бездонных столетий
Мой народ и родня
Шлет страдания эти,
Окликает меня:
— Не забудь эту землю,
Улетев за моря…

Я «туземец», «туземец»,
Дорогая моя.
Никуда я не денусь
От такого родства.
Я «российский индеец»,
Ты, наверно, права…
Где теперь мои «кони»,
Средь каких скоростей?
Не в лесах, не на лоне
Первозданных степей.
Я «индеец» в нейлоне,
В стане белых друзей.

Я по-татарски говорю в Казани,
Но мой словарь пока что не богат,
Хоть в мир пришел с татарскими глазами,
Хоть звался в детстве именем Рафгат.

Еще не бравший в руки даже книги,
Я с детских лет был в город увезен —
В другой язык, как океан, великий,
Безбрежный, титанический, как он.

И на просторах этих океанских
Не первый год я моряком служу
И свой корабль среди судов гигантских
В словесные сражения вожу.

Но здесь, у берегов татарской речи, —
Как будто не моряк, а фронтовик —
Стою, боясь с морским простором встречи, —
Простит меня татарский мой язык:

Ведь для него я мальчиком остался
И совершеннолетья не достиг —
Лишь только-только с букварем расстался
И не писал ни песен и ни книг.

Это страшно. Ты в землю ушла навсегда.
Ни дожди, ни рассветы тебя не касаются больше.
Далеко от столицы село Насибаш.
Далеко от могилы твоей. Сознавать это больно.
Навсегда, навсегда, на века, на века
Безвозвратно в планету уходят любимые люди…
Снова ночь на глаза мои тьму навела,
И закрыла весь мир, и опять одиночество будит.
И ничем я тебе не сумею помочь,
Если даже я в землю уйду за тобой добровольно.
Только тьма под землей. Только ночь. Только ночь.
Только вечная ночь! Сознавать это жутко и больно.
Буду думать, что ты возвратилась сюда.
Возвратилась сюда, обитаешь ты где-то в природе.
Смотрит с неба твоими глазами звезда,
И с тобою сравнимые люди порою
проходят в народе.
Буду думать, что ты обитаешь в цветах,
Что дано тебе ветром порой до меня доноситься.
Буду к людям нежней. Ты средь них. Ты не прах.
И ни с чем мне иным невозможно,
нельзя примириться.

Как нужна человеку родная семья,
Дом с теплом бескорыстным и светом.
Если б только жива была мама моя,
Я бы стал гениальным поэтом.

Жизнь! Ты много мне силы и счастья дала,
Только мама моя за оградою.
Не успел я родиться — она умерла,
Ты меня беспощадно ограбила.

И ни разу я в жизни к груди не прижал
Эту добрую-добрую голову.
И ни разу я в жизни домой не бежал
К ней прижать свою голову гордую.

И всю жизнь не хватало мне доброй семьи,
Боль сиротства за горло хватала…
Вам, и други мои, вам, и строки мои,
Тоже мамы моей не хватало.

Знал ли ты, великий бард английский,
Ввергнутый в миров водоворот,
Что в степи неблизкой, заилийской,
Где-то там казахский есть народ?

Все ты знал о Риме и Афинах,
Кто царил, кто на кого напал,
Знал ты и о русских и о финнах,
Знал, как погибал Сарданапал.

В Грецию звала тебя свобода.
С греком в бой шагая, словно брат,
Ты не знал казахского народа.
Только в этом ты не виноват.

А сегодня, в ленинской России,
Воздух взмахом рук своих рубя,
Молодой казах, как ты, красивый,
На казахском мне читал тебя!

Сердцем понимаю переводы.
Слышу речи байроновской ритм.
Слушайте, поэты и народы:
Байрон по-казахски говорит!

Побывал я в Джаркенте, в Чимкенте,
в Ташкенте.
Восседал я в седле,
на траве, на брезенте.
Угощали узбеки меня и уйгуры,
Не щадя ни утробы моей, ни фигуры…
Брал не вилкою мясо я с блюд — а чукою,
Не к гитарам — к дутарам я жался щекою.
Очень древнее что-то во мне пробуждалось,
Словно песня, рождалось, в общенье нуждалось.
Пил я майский медовый кумыс в Казахстане,
Приглашенный на пиршество в родственном
стане.