Наталья Барышникова: Соты

Всего-то до смерти совсем ничего,
Но помню горячее имя его.
Я помню бассейн, палисадник и плед.
И помню я имя, которого нет.
Всего-то, всего-то.
А жили прилично –
То камерно очень,
То очень публично.

Тихон на человеческом языке не говорит.
Тихон поёт музыку.
Тихон слоги долгие твердит
И подаёт руку другу.

Тихон тихонько складывает свой язык –
Музыка-мысль, мысль-слово.
Только так, как он решит,
Что ласково, что сурово.

Тихон день изо дня складывает свой спектакль –
Все предметы жизни – инструменты
Музыкальные. Буквы – сталь,
Поспать-поесть – это фрагменты.

Тихон днюет и ночует в музыке,
Тихон ночует и днюет в театре.
Так рождаются новые языки русские.
Так новая музыка рождается в мантре.

Он, как солнце за окном,
Как переменчивая погода,
Он же Тихон,
И ему пока три года.

Хватало солнца, тепла хватало
На каждый праздник, на каждый купол.
И весть благая во всём светала,
И благодарность дарили губы –
Как будто звали, как будто знали,
Откуда будут колосья литься.
И снег в колено, но не весна ли –
На ясном небе сияют птицы.
До серебра ли судьбой хранимым,
Когда погибель сосед пророчит?!
Но ты осталась и будешь с ними
У колыбелей, у одиночеств.
Кому ослепнуть, прости слепого,
Кому оглохнуть, прости заранее.
И, как родного, прости любого
За этим утром. За этой гранью.

Толпою блажить и цвести беспробудно
Мелеющим летом и лютой зимой
Дубкам запоздалым. А им и не трудно
Сбираться по долгим дорогам домой.

Речистых прохожих колючие трели,
Молчанье скупое озябших скворцов –
Покуда сияньем они не согрели
Прорехи трущоб и огрехи дворцов.

Но, как не крути, безутешны родные
И слепнут от света разлучного дня.
Мы примем за вечность свои выходные.
Какая ни есть, а блаженным – родня.

Снова мальчик войдёт в алтарь.
Освятите его ребро.
Петербург мне подарит янтарь,
А Москва – серебро.
И смиренно горит свеча.
Так горит, как в аду.
Петербург мне подарит печаль,
А Москва – чистоту.
Так молитва откроет итог.
И – святая вода.
Петербург мне подарит восторг,
А Москва – благодать.
Не осталось друзей и подруг,
И опала листва.
Поезда не идут в Петербург.
И забыта Москва.

Дело – к осени! И мухи по Хармсу!
Не по Хармсу муки. А дело – к осени.
Жить бы богатым государству –
От осени к осени.
Цыплят посчитаем, по огороду пройдем
Походкой наших любимых родителей,
А потом полынным сном прорастем –
Памятностью обителей.

Ещё один пройден день
Дорогой разорванных связей.
И выпита старая боль
Уже до нового дна.
А ты выходишь навстречу
Из пепла европ и Азий –
Значит опять в потерях
Буду я не одна.
Помнишь – высокие башни,
Помнишь – мосты и листья!
Помнишь, как силился снег
Выбелить мир до небес…
Мы были немного люди,
Мы были немного кисти,
Мы были немного память,
Господи, о Тебе.
Наутро вернутся птицы,
Неся на крыльях посланья.
Мы птицам оставим хлеба
Под окнами наших высот.
И будет радостно здесь.
И будет одно желанье,
Чтоб нас не покинул Тот,
Кто снова придёт и спасёт.

Откуда такая радость – время вечернего чая?!
И чашка в руках, как якорь, брошенный в небеса.
Можно рыдать и смеяться, можно смотреть скучая –
Припоминая лица. Даты и адреса.
Время вечернего чая – время моей молитвы.
Выйдем ли с подношеньем или раздать долги?
Лучшие ожиданья кротки и терпеливы,
Лучшие возвращения – в музыку и в стихи.
И потому безымянны герои наших творений.
Но в зеркалах вселенной радость их и тоска.
Немного чая – для вкуса, а немного – для зренья.
И ещё, чтобы звезда Твоя стала моей близка.

По-крещенски морозно везде.
Сипло движется локомотив.
И охрипла кукушка в гнезде,
Колыбельный кукуя мотив.
Впереди благодатные дни.
Гонят волны по Волге весну.
Мы с тобой долго в доме одни,
Долгожданно отходим ко сну.
По ресницам скользнет благодать
Безголосою тенью октав,
И кукушка затеет читать
Нам железнодорожный устав.
Отдаленно промчат поезда,
Оглушенные всхлипом птенцов.
Мне приснятся святые места,
Мамин голос и вкус леденцов.