Наталья Барышникова - Соты

В августе строки насмешливо строги.
На ладони линии обнажены.
На ниточке жизни селятся единороги,
Канаты смерти оглушены.
Звонко и глубоко отцветает лотос.
Глухо, вся на поверхности, – лебеда.
Можешь молчать, услышу голос.
Подашь коньяк, скажу – святая вода –
Яблочная, медовая – не земляничная.
Идет вода по лебеде отличная.
А ты причисли меня к пчелам строгим –
Улыбчивым и светлооким.

День ото дня, берёза от ели,
Снег от ситца – воробьи взлетели.
Вчера мне голуби пели
Долго, молчаливо –
В саду прорастает праздничная олива.

Вчера метели мчались, рождались дети –
Дядьки рыбачили, ловили раков в сети.
Они мне – они, как голуби, пели –
Долго и молчаливо.
В моём мире рождается Мальвина.

Тогда – зачем, почему – мы в этом теле –
День ото дня берёза от ели?
Метель от поплина в одной орхидее –
Долго и мучительно,
Как божественная санскрина.

А вода идет, и птицы-утки шутят.
Мчится Яуза то глубже, то веселей.
Берега обживают охранники-люди
Те, которых нет мне милей.
Она иногда мелка, широка иногда –
А что нам – пешим странникам,
Когда давно из-под ног ушла вода
У каждого из нас – поэтов-ангелов.

Все ближе осень, ближе холода –
За вторником лукавая среда.
Я не обманываюсь. И не прощаю –
Сгущаю краски осени. Сгущаю.
Но это не итог, не смерть, не лют,
А просто ослепительный салют,
Где радость – можно глупость городить,
По радуге счастливыми ходить.

Ходит по окнам оса,
За окнами небеса,
За небесами миры,
Где мы.
За нами свет и радость –
Всё, что осталось.

Сады и собаки. Старухи и сад –
Выглядит ветхим деревни фасад.
лунные лужи. Собаки плывут.
Помнят старухи, какую зовут
Дайной и Джимом, Катэ, лунаком –
Слепой, одержимой глухим стариком.
Сад отражается в луже, плывёт –
летчик обследует свой самолёт,
Космос вымаливает космонавт,
Сука – проблемы, кобель – карбонат.

Предельный Бог со мною говорил.
Мелели реки и обедни стыли.
Сын ночевал, второй наш сын варил
Борщ тот, в котором вместе были.
И что – приправы влажные к Тебе,
Что Твой Устав пророчески высокий?
Сын ночевавший рад своей судьбе.
Второй смышлён. И голубоокий.

О, господи, зачем я родилась,
Для общего вселенского призренья?
Чтоб грязь, смещение – родство и власть –
Терзали будущностью обольщенья?
Мой изболевший сын не знает сам
Куда стремятся рельсы, бьются мысли:
Мы разногрешные по адресам
В том неспокойном неутешном смысле,
Где снег уже сугробами валит.
Он засыпает горы, океаны.
Достойно отвечает Айболит,
Взорвавший города и страны.
Он пляшет пред зверушкой и зверьём,
Бардовым укрывает птичек пледом,
Но снег кружит, дымится водоём –
Как-будто радость награждает светом.
Мы будем плыть, летать, идти землёй,
Расти. Родной, нам ничего не больно,
Когда рожденье названо семьёй –
Обязанновсевышним добровольно.

Достану бабушкино платье довоенное,
Военное и послевоенное.
Оно и в радости, и в горе откровенное –
Надеждой бесконечной пленное.
Жаль, ясным днем, как и в неделю непогожую,
Мне не пройти в нем улицею спешною.
Я с детства выбирала ткань, похожую
На жизнь жестокую и неизбежную.

Угрюмая вечность, как борода
Деда, похожего на кота.
А хвост кота – змея змеёй –
Стою на крыльце. Здравствуй. Ой!
Дед суров – самому до себя,
Спрашивает: «Ты знаешь, кто я?»
Внучка: «Дед», Он: «Нет!
Я твоя тьма». Она: «Я твой свет».
Помню, об этом рядились долго,
Людей – набежали – широкая Волга.
Языками шипели, хвостами язвили…

Помнишь, мы с тобой юными были.
Я ещё тебя прижала, глаза ладошкой
Прикрывала, шептала, у них понарошку…

Потом всполохи, набеги зверей,
Утончённая девочка, зыбкий еврей,
Опять войны – первая,
Вторая – неумеренные:
Дед-прадед покаялись неумиренные.