И размытый узор на поплывших обоях,
Обжигался стыдливо причудливой тенью.
Я сегодня был лучше всех прежних героев!
Несравненный солист ускользнувших ступеней.
Одноразовый лоцман ночных коридоров,
Запасной гладиатор для действия страсти,
Подходящий статист для податливых взоров,
Самый преданный жрец в этой избранной касте.
А когда я завязывал с кофе и трепом,
И окурок старательно вдавливал в кожу,
Подрасстрельные мысли крестились в окопах,
Принимая навзрыд облегчение ложью.
И ложиться на снег с переменным успехом,
Но до спазма сведенные скулы твердели,
Я, конечно, был лучше до боли, до смеха —
Запасной гладиатор капризных постелей.
И слова задыхались, плутая не в меру.
А прижатых ладоней потешная крепость,
Заставляла всерьез, без наркоза, на веру
Принимать как спасение высшую слепость!
Но в глазах твоих странных, так чисто и больно.
Так затравленно и неумело покорно.
Так пронзительно просто, тепло и невольно.
Что-то было такое… прикрытое черным…
***
В суицид прощенья верить —
поздно, милый…
Все незапертые двери —
ночь прикрыла,
Никого не будет рядом,
но от боли станет тесно,
И покажется наградой —
то, оставленное место.
И находчивым Прокрустом
по привычке,
Ночь растягивает чувства —
безгранично.
Будет виться монотонно
дым над парой битых кружек,
И покажется Мадонной
растолстевшая подружка!
На аллеи снег ложится
пусто в парке.
До рассвета ей не спится,
ночь насмарку,
И хандра унылой прозой —
дней запутанных волокна,
И давно, в забытых позах —
спят всевидящие окна.
1998 г
Белый шорох шагов —
перегруженной памяти блеф —
камуфляжная потная шкура.
И скользят под ногами тела покоренных миров,
И погас на ветру в неподатливых пальцах окурок.
Белый шорох шагов —
умирающий, стонущий звук.
И светящийся круг —
где оскаленных глаз мерзлота —
белый танец волчицы,
И в таблеточной горечи рот —
под прицелом, на рваной гряде,
Где же ваши хваленые крылья?
А я… попытаюсь родиться,
Может в следующий раз, на пол – жизни поближе к тебе!
А кому-то из нас —
все равно, на исходную плешь суеты —
чуть живым возвращаться.
И прикармливать ангелов с рук,
не видавших такой высоты!
Я там был.
Мне значительно проще – остаться.
А во всем остальном —
Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛ ТЫ!
* * *
Устало ветер шевелит
Полы твоего плаща —
молчаливый эскорт.
Ночная трасса, город спит,
И ты садишься не спеша —
экспресс вокзал – аэропорт.
Оставив память о себе,
мы никого не будем ждать.
Я оловянный дезертир, опять,
Я ухожу с передовой – домой!
Красивая женщина за тридцать пять,
Непьющий мужчина – за так,
Холодный наследник готовый пристать
К скалистому пастбищу
люминесцентных снов.
Я уже готов!
Я почти жилец, я полнокровный агнец,
Я серый коршун, полночный танец,
Неровных ритмов по сбитым венам,
Я в землю брошен прокаженным геном.
Я восстану из кожи императором кладбища снов!
Ты мне хлеб и кров!
Уже не так стройна, чтобы прощать не глядя.
Еще не так больна, чтобы оставить рядом,
Уже совсем ушла, и обозначились резче,
Морщины у глаз и забытые вещи,
А я слишком долго учил тебя не скучать одной!
За моей виной —
Потенциальные женщины финальных видений.
Деревянные мальчики, звенящие мелочью,
Исключающие право стоять на коленях,
Называть тебя милочкой, хорошею девочкой,
Влит граненый рубильник до дна, за прелюдию,
И в двуспальную дыбу – упоительным глиссером,
Ах, как здорово быть беспонтовым орудием,
Метать себя щедрого, под ноги бисером.
Ты так не научилась ни пить, ни целоваться,
Полчаса мне про все – незаконченной сволочи,
Как будто бы требуя сатисфакции,
Открываешь мне путь в виде кухонной форточки.
А город сжигает резину, как прошлое,
Под паутиной глазами атласными,
Следит за тобой, в ожидании хорошего,
Согласные губы разделит на гласные.
Но ждут тебя сны, как отряды карателей.
Где вексель согласия – на предъявителя,
Где плюшевый мишка смотрит внимательно,
Да что его глаза – подземные жители!
Я не хозяин, я – жилец! Я ухожу с передовой,
Я оловянный дезертир, я тоже – раненый такой!
А на окопы падал снег, и кто-то требовал огня,
Читать дальше