Александр Новиков - Симфонии двора (сборник)

Каторжанские байки.

Пойдут – только за душу тронь.

Как искра на фуфайке:

Подуй – превратится в огонь.

Ничего не напорчу.

Уколет, но не перевру.

Расскажу – переморщусь,

А значит, еще поживу.

Каторжанские байки.

В электричке хрипит инвалид.

Как по карточке-пайке

Та гармошка болит и болит.

Христа ради не дали,

Так хоть гляньте глазком:

На фуфайке медали –

Разве можно ползком?

Папиросный дым колкий,

Портсигар-гроб – поминки по нем.

Родословных наколки:

От души получилось – синё.

Беспризорник-культяпка

Воробьем, как на шухер – на дверь.

Это что же, твой папка?

Да, слабо распознать вас теперь.

Наваждение сучье!

Горло лопнет гармонье сейчас.

Я сыграл бы вам лучше,

Да такое играется раз.

– Чай, бредешь не в Клондайке!

Опупел, пассажиров будить!..

Каторжанские байки.

Остановка. Пора выходить.

Медсестричка – украшенье лазарета –

Пела песенки, иголками звеня.

А моя, казалось, – всё.

А моя, казалось, – спета.

И она одна лишь верила в меня.

И не хворь меня терзала, и не рана.

Не проросшее на памяти былье.

Не тюремная тоска.

Не пропитая охрана.

А глаза большие добрые ее.

Завтра лето. Впрочем, то же, что и осень.

Моет крышу лазаретного дворца.

Мне до первого птенца

дотянуть хотелось очень,

Что, бескрылые, горланят без конца.

И не повести мне в душу, не рассказы,

И не байки про чужое и свое.

Не гитарные лады,

не приметы и не сглазы,

А глаза большие добрые ее.

Отлетает в небе пух – на синем белый.

Помету его в оконцах, как малец.

Мне на утро ни одна

никогда еще не пела.

Мне за всех отпел и вылетел птенец.

Завтра лето, завтра гулкая карета

Хлопнет дверью и меня уволочет.

Медсестричка, ангел мой,

украшенье лазарета,

Спой мне песенку свою через плечо.

Ночь навылет звездой протаранена,

И юродствует выпь.

Вот она, бела света окраина –

Топь, в какую часть света не выйдь.

Безворотки тенями сутулыми,

По цепи кашель-хрип.

То земля желваками над скулами,

То вода сапогами навсхлип.

Небо. Нет, шкура волчья, облезлая –

Ляг – раздавит свинцом.

Все мы здесь – босиком вдоль

по лезвию,

Оболочки с живым холодцом.

Это здесь след проклятия вечного

Вбит, распластан, распят.

Боль Руси, шрам искусства заплечного,

Вот он, здесь – от макушки до пят.

Охраняют столетние вороны

В землю вогнанных здесь.

Номерные кресты на две стороны,

Цифры – судьбы, забитые в жесть.

Сколько ж их, пооблепленных каркалом,

Из болот проросло,

Отхромало и кровью отхаркало

Перед тем, как на палку – числом?

Из шеренги понурых, остриженных –

Вот и я, безворотка мала.

На кострищах болотных,

повыжженных –

Недотлевшая угли-зола.

И глаза. Это все, что из облика

Мне к улыбке былой.

Остальное дымит и, как облако,

Улетает мертвецкой золой.

В этом рубище, впрямь, на преступника,

Как две капли, похож.

Мне, как всем, нет иного заступника –

Мат площадный, да кнопочный нож.

И в бараке с повадками лисьими

Сон мой – каторжник-вор –

Совершает побеги за письмами

Далеко за колючий забор.

В долгий путь, что не верстами мерится,

Как зловонная топь –

То погаснет, то снова засветится –

Через ночь, через душу – навзлобь.

Беспримерный в своей испоконности,

И охота блажить:

Нет на свете страшнее законности,

Чем законность святая – дожить!

Обо мне и сложат песню,