Владимир Бойко - Ретро. 64 стихотворения

Скорбь, научи молчанью.
Мудрости научи.
Не отягчай мелочами.
Но этот стон в ночи:
«Господи, что мне делать!» —
душу кромсает в клочья,
опустошенное тело
исковеркали корчи.

Вместо лица – омертвелость.
Ветер кидает с ног.
Господи, что мне делать?
Что же ты сделал, сынок?!

Единственный, двенадцатилетний.
Как же посмела смерть?
Если бы мог я ослепнуть,
если бы мог – умереть.

В небе звезда зарделась,
злая звезда моя.
Господи, что мне делать?
Что Тебе сделал я?

Боже, ответь, за что же?
Где же Твое милосердье?
Где Твоя правда, Боже?
Ну, покарай же смертью.

Стынет голос и тлеет —
«Что же я сделал Тебе…
Господи, что мне делать…
как же мне жить теперь…»

Ветер кусает спину,
снег сечет по лицу.
Что это – крик по Сыну
или плач по Отцу?

Скорбь, научи молчанью,
мудрости научи —
всеми моими ночами
в этой пустой ночи.

Сентябрь – последний приступ лета.
Дрожат чуть слышно паутинки.
Полупрозрачные картинки —
случайный отблеск первоцвета.

Пунктирный дождик обозначит
черед листвяной коловерти,
благополучной неудачи
и медленной ноябрьской смерти.

Давай уйдем во внесезонье
и спрячемся во мгле рассвета.
Ты веришь в глупое везенье?
Ты помнишь: здесь стояло лето…

Дорога дается от Бога,
сейчас и навеки – одна.
Уйдя от родного порога,
мы пьем эту чашу до дна.

Дорога дается от черта.
Продрогшие, ночью и днем
мы верстам не ведаем счета,
бредем, и бредем, и бредем.

Мой брат, как ты слаб, как ты беден
с холщовой сумой за плечом.
Бредем или, может быть, – бредим
шальным предрассветным лучом.

Мой брат, ты давно не смеялся
и горечь всей плотью постиг,
но гордая тайна славянства
хранится в глазницах твоих.

Застыло безмолвное поле,
поникли давно ковыли.
Молчанье – жестокая доля
израненной насмерть земли.

Безлюдно за нами и голо,
и тлеют в пыли черепа,
и щурятся алчно монголы —
властительная шантрапа.

И весело топчут иуды
заветные наши цветы.
Откуда, скажи мне, откуда
спокойствие в ликах святых?

Предел этой вечной дороги
неведом пока никому,
но, сбитые в кровь, наши ноги
упрямо шагают сквозь тьму.

Ведь здесь, в заповедной отчизне,
под зноем, пургой и дождем,
дорога дается от жизни,
и мы непременно дойдем.

Стены, газоны,
смена сезона,
тает усталый снег,
в телепрогнозах —
сильные грозы,
синие грезы для всех.

Пусто и пресно,
ныне и присно
стынет заката медь,
густо-седая
ночь оседает,
чтобы к утру умереть.

Стих вне сезона
кистью Сезанна
водит по мостовым,
в слове-сезаме
льется слезами
млечный и уличный дым.

Тянутся нити
снов и событий
в быструю ткань бытия —
ночи повозка
мчится по воску,
мог бы забыть и я.

Может быть, завтра
вспомним внезапно
наши ночные шаги.
Жаль, что светает.
Снег не растает.
Губы коснутся щеки.

В сладкие сумерки нырнуть,
стать серенадой,
синей звездой высвечивать путь
в сумраке ада.

Пару продажных истин распять,
перед огнем склониться
и наблюдать, как катится вспять
времени колесница.

Строки никем не читанных книг
провозгласить в веках
и удержать раненый крик
в сильных руках.

Мчитесь, кони, мчитесь, привередливые.
Медлить незачем, когда выходит срок.
Нынче дни пусты и неприветливы,
нынче ночи – горечь между строк.

Струны, пальцы, лица, гриф ореховый,
бег коней, стремительных и гордых —
мы сыграем самый скорбный реквием
на гитарных сбивчивых аккордах.

Больше баньку не топить по-белому,
на волков окончена охота,
и по городу осиротелому
ходит траур в это время года.

Копошатся крысы в канцелярии,
даже в церкви всё не так, как надо.
Сорваны и скомканы сценарии
образцовой соцолимпиады.

Собирайтесь на Таганской площади,
барды, дипломаты, бедолаги —
над Москвой густой закат полощется,
и Россия приспускает флаги.