Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Тогда, чтоб перекосы сгладить
И показать хоть на словах:
У нас де все с культурой ладно
В деревнях, ну и в городах,
И без стеснения в газетах
Мелькало:
«Время как убить».
И не в буфетах – в туалетах
Спиртное пристрастились пить.
На танцах тоже был «порядок»:
Трезв – на площадку не ходи!
«Плясали» под кустом вприсядку,
Когда с желудком нелады.
Ведь эта смесь с названьем «вермут»
В конфуз введет хоть и слона.
Вот «отдыхала» так примерно
То бишь Советская страна.
А как теперь? Чай, по-другому?
И чтобы время не убить?
Поразмышляю я немного…
Грешно зря слово обронить!
Но в том и дело, закавыка!
Что бы такое мне сказать?
Была с горчинкой ежевика,
А ныне нечего сорвать.
Кусты утопли в паутине,
Едуче моль прет на рожон.
И в неприглядной сей картине
Смысл лаконичный заключен.
Его лишь не постигнет «жмурик»
Ввиду того, что мозг застыл.
В культуре стало больше дури,
В ней даже Пушкин опочил.
Хотя бы удалось культурно
Раз некультурный люд собрать,
Принýдить повторять:
«Как дурно
В России “время убивать“».

Меня сияньем не прельщает
«Железка», что летит стрелой
И воздух плотный разрывает
Литою частью носовой.
Я знаю, что ее владелец —
Мужик, на выкате глаза,
Что из металла его тело,
Душа – кусачая оса.
Он сросся с дверцей и баранкой,
С резиновым половиком.
Он стены прошибет тараном,
А надо, то чугунным лбом.
Летит! Не человек, не робот,
В потенциале же мертвец.
Ему машина станет гробом,
А месяц – ледяной венец.

Морозец крещенский – румянец ядреный,
Взбодрился и ожил российский народ!
И с зорьки разливистой громко,
задорно
Колокол праздничный вещий поет.
Какие сегодня счастливые лица,
И радости брызги у всех-то в глазах.
По-свойски глядят непугливые птицы,
Рассевшись на убранных снегом ветвях.
О, День Милосердия и Благоденствия,
Tакой он един Богом явлен в году.
И льдинкой синица под солнышком тенькает
В сугробах увязнувшем белом саду.
И всюду следы на студеной пороше,
Дорожки и стежки.
Но только одна
Рождение Миру Иисуса пророчила,
И ей безгранична на свете цена.
Идут и идут по ней кроткие люди
Во храм поклониться святым небесам,
И с чистой слезою приветствуют:
«Любим».
«И вас я люблю!» —
их приветствует Сам!

Промчалась легковушка
В соседнее село
Со гробом на макушке…
Кому-то повезло?
Хороший гроб, сосновый,
Пропитанный смолой.
Не подыщу я слово…
Покойник молодой!
В минуту же такую
(Коли на то пошло!)
Вон бабушки толкуют:
«Как помер хорошо!»

Сперва, когда еще темно,
Две мне знакомые собачки
Помойку проверяют – на земле
Кусочки хлеба подбирают, кости
Куриные, что из ведра упали.
Потом они, не утоливши голод,
Принюхиваются, мордочки задрав.
В контейнере «нащупали» чего-то
Вкуснее. Может, колбасы кавалок
Заплесневелый.
Но проблема в том…
О, как потешно бегали, кружили,
Вдыбки вставала, лапками скребли
По ржавой жести. Не достать до края,
Тем паче не запрыгнуть. Без обиды
Одновременно отвалили прочь,
В соседний двор —
и там помойка есть.
И тетка, не успев опохмелиться,
Зевая, по-животному ревнув,
Огрызок обронила на дорожке.

Деревня – Старая Арба —
Скрипела, ехала и стала.
Не в пользу ей пошла «борьба»,
К которой звали Ленин – Сталин.
Не зрила ноченьки и дня,
Хваталася за то, за это.
Но зачерствела у плетня
Краса-береза без привета.
И пахаря зря поджидал
В ополье грач —
сопутник вечный.
Бурьян за лето вырастал
На непаши в рост человечий.
С березой сгинули во тьму
Молитвотворцы нив, околиц
Есенин, Клюев… Их уму
Нет места под российским солнцем?
Как смели плакаться, радеть
И величать дворов унынье,
Того, что дóлжно умереть
Назавтра, ну а лучше ныне.
Деревни нет той… никакой,
Плетень последний наземь рухнул.
Грач долбит клювом ком сухой,
Как почерневшую краюху.

Если б видели вы, как кричали кресты,
Руки к небу вздымали из глуби,
И захлебывались с ними сирени кусты —
Перекошены ниточки-губы.
Обелиски ныряли – вон так с образком,
Там вон со звездою железной.
И окрест нарастающе властвовал гром —
Несравним со стихией небесной.
Наваждение? Кара? За сонмы грехов?
Не придумать суровее вживе!
Где могилы недавно погибших сынов
На чужой и неведомой ниве?
Где могилы отцов, матерей, стариков
И детей – от болезней скончались?
Лишь воды разрушительный яростный рев!
Это бедствие – только начало?
Этот зреющей скорой трагедии рок
Черной мрежью задушит селенья,
И поля, и дороги… заветный лужок,
Где я первое стихотворенье
Сочинил под диктовку мне родственных пчел,
Они тоже творцы «сладких строчек».
Я и впредь никуда не сбежал, не ушел,
Здесь взращал я словесный «росточек».
И взрастил. На Руси я приметный поэт
И прозаик отборного ряда.
Посылал я народу врачующий свет
И земную от Бога отраду.
Но поганая сила давила на жизнь,
Отравляла… И Русь покачнулась.
Суматоха в стране. Хоть ты как ни крепись,
А зеница-судьба отвернулась.
Мутный, грозный поток наседает, как смерч,
Ломит все на пути оголтело.
Стонет кладбище. Даже сегодня и смерть
Стала вроде бы как не у дела.
Океан разольется деяний крутых,
Будут плавать бумажки повсюду,
Сам Линкольн и весь Кремль на них…
И проявится профиль Иуды!